Симона Вилар - Коронатор

– На вашем месте, принцесса, я наложила бы еще серые тени на веки в тон платью. Это придает бархатистость глазам, а если в уголках сделать тени гуще, глаза будут казаться еще более приподнятыми к вискам.

Когда Дебора закончила, Анна не узнала себя. В ее внешности появилось нечто таинственное, а прическа подчеркивала горделивую посадку головы.

– Ты волшебница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор кажется совершенством, выходя из твоих рук.

Баронесса только вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый дымчато-серым каракулем.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем заедем в Савой. Как известно, моя сестра в положении и не посещает людных мест. Но если я навещу ее и попрошу за тебя, думаю, Изабелла мне не откажет.

Служба в соборе подходила к концу. Закончилось пение псалмов, отзвучали размеренно произносимые слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку. Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Над головами голубыми облаками плыл ладан.

Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву. Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и обескураженное выражение лица Маргариты Бофор, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса гордо прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще Анна припомнила, как изумленно поглядела на нее герцогиня Йоркская, когда Анна неожиданно тепло приветствовала ее. Ведь до сих пор принцесса Уэльская едва удостаивала взглядом Сесилию Йоркскую. Но после пояснений отца Анна совсем иначе отнеслась к герцогине, спасшей сына. И ныне, когда принцесса вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую как меч леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня стала изгоем при дворе: ей оказывали положенные по рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.

Анна припомнила странный разговор, который состоялся перед службой между ней и маркизом Монтегю. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастла*, она невзлюбила его, хотя и понимала, что в сложной политической ситуации вынуждена смириться с пленившим ее маркизом. Как-никак он был ее родным дядей, да и Уорвик нуждался в нем. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед ней колено и поцеловал руку, которую Анна поспешно отняла.

– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Он сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.

– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, дядюшка.

– Я заслужил это доверие, примкнув к нему первым.

– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.

– Я оскорблен вашим недоверием, племянница. После того как я вновь признал власть Ланкастеров, мне остается только кровью доказать свою преданность Алой Розе.

– Такой предприимчивый человек, как вы, всегда найдет способ добиться своего. И я не настолько забывчива, чтобы вы могли убедить меня в обратном.

– Что ж, если вам так угодно считать, – устало заметил Монтегю, и на его скуле нервно дрогнул желвак. – Человеку свойственно ошибаться. Один Господь непогрешим.

Он поднялся.

– Тотчас после службы я отправляюсь в Ноттингем, к графу Уорвику. Нет ли надежды передать ему что-либо?

«Я не верю тебе ни на грош», – подумала девушка, глядя в его светло-зеленые, по-рысьи прищуренные глаза, но вслух неожиданно сказала:

– Мы не смогли повидаться с отцом, когда он уезжал. Поэтому передайте, что наш с ним уговор остается в силе, и свое обещание я исполнила.

Вспоминая все это, Анна задумчиво глядела вперед, на склоненного у главного алтаря собора священнослужителя. За ним, сквозь дымку ладана, тускло сверкали золоченые ковчеги с мощами святых. Рядом с ней король Генрих без устали твердил:

– Господи, Господи всемогущий! Целую раны твои!.. Раны кровоточащие… Помилуй, Господи, и оборони раба твоего, грешного и убогого!.. Скверна наша…

Голос его переходил в крик. Молящиеся позади стали перешептываться, и Анна подумала, что королю, пожалуй, пореже следует бывать в людных местах, хотя, возможно, именно это религиозное рвение и окружает его ореолом святости. Она вздохнула с облегчением, когда после звона колокольчика священника мощно и торжественно зазвучал орган и его величественные звуки умерили пыл короля.

Голос органа троился, множился и гремел, будто возносясь к самому небу. Арки собора подхватывали эхо, осыпая его грандиозными каскадами. Анна закрыла глаза. Ее всегда потрясали эти звуки. Казалось, люди не создали ничего, что более соответствовало бы ее представлению о Боге. Теперь и она молилась. О любви между людьми, о том, чтобы научиться быть терпеливой, не ожесточиться и суметь с достоинством принять все, что суждено Провидением. Еще она молилась о своих близких: об отце, муже, о покойной матери, о несчастном короле Генрихе, который так добр к ней, но столь немощен разумом, и конечно – о Филипе…

Орган умолк. Анна открыла глаза и почувствовала, что щеки у нее мокрые.

– Дитя мое, ты плачешь?

Король Генрих подал ей руку, помогая подняться с колен. Он уже почти успокоился и вопросительно смотрел на нее своим светлым кротким взглядом, Анну всегда смущало его бесконечное благоволение к ней, хотя, с другой стороны, она побаивалась его. Принцесса ничего не могла с собой поделать – но безумные и юродивые всегда вызывали у нее страх.

Рука об руку с королем они вышли на паперть собора. После полумрака главного нефа весенний свет ослепил Анну. Она зажмурилась и почувствовала, как в руку ткнулся холодный нос Соломона. Она часто брала пса с собой в город, и он терпеливо ожидал ее у дверей лавок, церквей и приютов, куда принцесса порой заходила, и лондонские зеваки, изумляясь, глазели на этого пятнистого гиганта с острыми ушами и разноцветными глазами, сидевшего неподвижно, словно изваяние.

Анна ласково потрепала загривок пса, король же принялся раздавать милостыню. Он швырнул в толпу горсть монет, что обычно вызывало давку и драку. Люди отталкивали друг друга локтями, сшибались лбами, женщины и дети, которых давили в толпе, неистово кричали.