Симона Вилар - Коронатор

– Ступай, Филип. Ты можешь опоздать на корабль.

Рыцарь кивнул, Он уже взялся за дверное кольцо, но вдруг повернулся, стремительно пересек комнату.

Они целовались, как безумные, точно в лихорадке, в бреду, словно пытались найти друг в друге силы для того, что им еще придется пережить.

– Иди, – выдохнула Анна между поцелуями. – Иди, иначе я…

Он резко отстранил ее и вышел, сильно хлопнув дверью. Анна услышала удаляющиеся шаги и сейчас же бросилась к окну. В слепой надежде еще хоть на миг видеть Филипа, она распахнула створки.

Рыцаря на причале не было. Он отправился через город.

На какое-то время Анна замерла у окна, затем вернулась к столу и, взяв оставленную Майсгрейвом ладанку с реликвией, поднесла ее к губам и опустилась на колени. Так, за молитвой, ее и застал перезвон колоколов, созывающих к ранней мессе.

Анна поднялась. Следовало поторопиться, чтобы еще до света добраться в Вестминстер. Вглядываясь в едва сереющий сумрак, она тихо улыбнулась:

– У нас есть любовь, Фил. А это – несокрушимая сила!

В Вестминстер Анна проникла через калитку для слуг. Несмотря на ранний час, здесь уже было шумно, гремели котлы и кастрюли на кухне, сменялась стража, толстая помощница домоправителя за что-то отчитывала сонного пажа.

Оставив во дворе Соломона, принцесса проскользнула в покои и, миновав застывших, словно изваяния, стражей в туниках с гербами Ланкастеров, двинулась через анфиладу огромных, еще полутемных залов. Где-то осторожно скрипнула дверь. Анна остановилась, прислушиваясь, но все было тихо. Потом совсем неподалеку от нее мелькнул слабый огонек свечи, послышался звук поцелуя и прозвучал нежный шепоток:

– Я тебя люблю… Приходи, я буду ждать.

Анна улыбнулась. Несмотря на усталость и потрясение от известия о Кларенсе, у нее было легко на сердце. Душой и телом она была удивительно спокойна.

Миновав узкий сводчатый переход со статуями святых в нишах, принцесса вошла в свою молельню, сбросила плащ и, взяв с пюпитра молитвенник, направилась в свои покои. Теперь она была дома, и никто ничего не мог заподозрить, если не обращать внимания на ее припухшие губы и сияющие глаза.

Важная статс-дама Грэйс Блаун как раз поправляла перед зеркалом вуаль на своем громадном головном уборе, когда в отражении позади себя заметила принцессу.

– Ваше высочество! Святые угодники, в такой час?..

Она так растерялась, что присела в реверансе, глядя в зеркало, спиной к принцессе.

– Разве вы не получили известия, что я осталась в Савое? А там заведено вставать к ранней мессе.

Анна поспешила пройти в свои апартаменты.

Как сумрачно и мертво было в ее опочивальне! В полумраке мерцала позолота на вздыбленных грифонах у полога кровати, из темной пасти камина веяло холодом остывшей золы. Анна вдруг почувствовала, как ее клонит в сон и встряхнула головой. Нет, нет, сначала необходимо написать отцу.

Она взяла в руки перо и задумалась. Филип из любви к ней поведал об измене герцога Кларенса, но не может же она сказать отцу, от кого получила столь важные сведения! Подобное обвинение настолько серьезно, что невозможно отделаться ссылкой на слухи. Что же придумать? Ей хотелось найти объяснение, которое и убедило бы Уорвика, и не вызвало бы у него подозрений. Но как это сделать? Мысли Анны путались. И эта усталость, желание поспать… Тишина покоя убаюкивала, навевала сон. Прошедшие день и ночь забрали у нее все силы. Она устало склонила голову на руки, но уже через мгновение выпрямилась, поймав себя на том, что погружается в дремоту. Итак, написать отцу следует нечто двусмысленное, что могло бы заинтриговать и встревожить Уорвика, заставить его задуматься. Но что?

Она провела кончиком пера по лицу, открыла изящную, выполненную в форме часовни крышку чеканной чернильницы и, обмакнув перо, вывела на листе надушенной мускатом бумаги: « Наnnibal ad portas !» [35]

Отец поймет, что это сигнал опасности. Но разве он и сам не знает, что Эдуард готовится к вторжению? И если отец не спешит в Лондон, а разъезжает по крепостям и гарнизонам, значит, он обо всем знает не хуже ее. Нет, ей следует предупредить его совсем о другом – о Кларенсе.

Анна придвинула новый лист пергамента и написала: « Lupus pilum mulat, non mentem » [36].

Однако разве для Уорвика не очевидно, что любой из его окружения может оказаться предателем? Нет, необходимо точное указание. И, взяв третий лист, Анна вывела: « Тu quoque, Brute !» [37]

Брута считали сыном Цезаря, Уорвик также часто называл Кларенса сыном, и существует ли более яркий символ предательства, чем этот взлелеянный и возвеличенный Цезарем республиканец, примкнувший к заговорщикам? Пожалуй, эта фраза гораздо удачнее, но поймет ли Уорвик, отчего его дочь выдвигает такое обвинение против мужа сестры?

Анна зевнула и откинулась в кресле. Нет, видимо, придется изложить все, как есть. Но такое послание можно доверить только надежному человеку, а такого в своем окружении она не могла припомнить. Большинство ее приближенных прежде служили супруге Эдуарда Йорка и наверняка так же преданно клялись ей в верности, как и нынешней принцессе Уэльской… Но кого этим теперь удивишь!

Анна поднялась и побрела к ложу. Все равно она сейчас не в состоянии сосредоточиться. Она подумает обо всем потом… Потом, когда поспит хоть пару часов…

Но уже через час ее разбудила взволнованная леди Блаун.

– Ваше высочество! Леди Анна! Проснитесь же! Вас требует к себе король!

Анна со сна поначалу ничего не могла понять, но, когда смысл сказанного дошел до нее, она села и начала послушно одеваться. Генрих Ланкастер редко посылал за ней. И никогда – срочно.

– Камердинер его высочества лорд Лэтимер ждет за дверью, – скороговоркой твердила статс-дама, помогая принцессе одеться, в то время как Бланш Уэд носилась вокруг с гребнями и шпильками.

Через несколько минут, причесанная и умытая, Анна поднялась по лестнице в молельню короля.

– Принцесса Уэльская, государь, – с поклоном молвил камердинер.

Не поднимаясь с колен, Генрих сделал знак и продолжал молитву. Лорд Лэтимер вышел, и Анна осталась наедине с королем. Она видела его склоненную перед распятием фигуру, его поникшие хилые плечи под серым бархатом просторного упланда [38], темную с проседью голову. Анна ничего не могла понять. Король никогда не тревожил ее в такую рань. Что же случилось? В глубине души она испытывала тревогу. Король безумен и нелегко предсказать ход его мыслей. Порой он сутки напролет не вставал с колен, а иной раз любил внезапно одеться в дорогие одежды, призывал чтецов, велел им читать ему его любимый «Рассказ мельника» [39]и хохотал до слез. За этим следовала власяница, король подвергал себя бичеванию, тратил огромные суммы на монастыри, а наутро слуги находили его забившимся в темный угол и твердящим, что из камина выглядывает нечистый, гримасничает и показывает ему срамные места.