Уйда - С волками жить...

Честные женщины редко пользуются значительным влиянием; Жанна де-Сонназ всегда могла влиять на Зурова, Верэ — никогда.

Жене вообще не обладать влиянием равным влиянию любовницы.

Однажды Верэ, отправляясь навестить больную невестку свою, жену Владимира Зурова, жившую в Ницце, проезжала по Promenade des Anglais; она была одна, на переднем сидении коляски помещался Лор и большая корзина, цветов, предназначавшихся в подарок больной; день был чудный, катающихся множество. Экипаж Верэ неожиданно обогнала виктория, напряженная парой вороных, в ней восседала смуглая женщина с блестящими глазами, вся закутанная в соболя, а рядом с ней полулежал Сергей Зуров.

Слабый румянец, покрывший лицо Верэ, был единственным признаком того, что она узнала мужа и его спутницу.

Спустя минуту, ее лошадь рванулась вперед и оставила викторию далеко позади. Верэ полузакрыла лицо свое букетом ландышей, бывшим у нее в руках.

Проехав с полмили, она приказала кучеру ехать домой другой дорогой. Возвратясь на виллу, Верэ вошла в себе в спальню, сняла соболя, свернула их, позвала горничную и, отдавая ей меха, сказала:

— Передайте это князю, скажите ему, что мне их более не нужно, а ему они могут понадобиться.

В этот вечер на вилле обедало человек сорок гостей. Верэ, вся бледная, была в белом платье, с букетом белой сирени на груди; единственным украшением ее туалета служил крупный жемчуг, подаренный ей родными во дню ее свадьбы. Она уронила платок, муж наклонился поднять, и подавая его ей, шепнул:

— Я не люблю театральных аффектов, до моих действий вам нет никакого дела. Завтра вы наденете ваши соболя и поедете кататься на Promenade des Anglais, слышите?

— Слышу, но не поеду.

— Не поедете?

— Нет.

Гости начали съезжаться, Верэ принимала их со своей обычной, несколько холодной грацией.

После продолжительного обеда все общество собралось в белой гостиной.

Было около одиннадцати часов.

Гости успели уже насладиться музыкой; два искусных артиста, скрипач и пианист, исполнили перед ними несколько пьес Листа и Шумана; после того обширная комната наполнилась шумным говором, доказывавшим, насколько гости довольны хозяйкой и друг другом. Дверь растворилась на обе половинки, и слуги доложили:

— Г-н Коррез!

— Какое счастие! — вскрикнула княгиня Нелагина, и, подойдя в брату, шепнула ему:- Мы с Верой сегодня встретили его во время утренней прогулки, и я его пригласила, скажи что-нибудь любезное, Сергей, он в первый раз у тебя в доме.

Коррез, между тем, низко поклонившись хозяйке и ответив несколькими словами на приветствие хозяина, подошел к роялю, а потом, обратившись к Зурову, сказал:

— Я пришел, чтобы спеть что-нибудь вашим дамам. Это ваш инструмент? вы мне позволите?

«По крайней мере знает, зачем его звали, — подумал Зуров, — но выражается странно, можно подумать, что князь — он, а артист — я».

Коррез взял аккорд, в комнате воцарилась полная тишина.

Он смотрел перед собой и ничего не видел, кроме целого моря света, красновато-розовых цветов и одной женской фигуры, облеченной в белый бархат.

Он на минуту задумался; потом запел один из рождественских гимнов Фелисьена Давида.

Никогда не певал он лучше, чем в этот день. Когда он кончил и поднял голову, его глаза встретились с мрачно глядевшими на него глазами Сергея Зурова.

— Я спою вам еще одну вещь, если вы не устали меня слушать, — сказал он, — но такую, какой вы никогда не слыхали.

Он запел, положенное им самим на музыку, известное стихотворение Сюлли-Прюдома: La Coupe .

Голос его гремел, в нем слышался вызов; он придал своему исполнению смысл, ясный для всех его слушавших. Последний же куплет он спел с выражением нежной тоски.

Верэ осталась неподвижной, Зуров стоял, прислонясь к стене, с опущенной головой и мрачным выражением в глазах, — им овладел невольный стыд.

Коррез встал и закрыл рояль.

— Я пришел с тем, чтобы петь — и пел; теперь вы мне позволите вас оставить, так как завтра на рассвете я уезжаю в Париж.

Многие пытались удержать его, но он остался непреклонным.

Верэ подала ему руку, когда он выходил из комнаты.

— Благодарю вас, — промолвила она очень тихо.

Гости тотчас же разъехались, всеми овладело какое-то неприятное ощущение.

Зуров неровными шагами заходил по комнате.

— Вы пригласили его сюда, чтобы оскорбить меня? — спросил он, неожиданно останавливаясь перед женой.

Она взглянула ему прямо в лицо.

— Нет. В этом стихотворении не было бы никакого оскорбление, если б совесть ваша не заставила вас отыскивать его.

На следующий день муж потребовал, чтобы Верэ ехала с ним кататься. Она отказалась. Он пришел в бешенство; упреки градом посыпались на ее гордую голову.

— Что вы такое были? — кричал он, не помня себя. — Разве и не купил вас? Чем вы лучше этой женщины, носящей мои соболя? Разве только тем, что я за вас заплатил дороже. Неужели вы никогда не подумаете об этом?

— День и ночь думала, с тех пор, как стала вашей женой. Но вы знаете очень хорошо, что я вышла не ради вашего состояние, вашего положение, вообще не из эгоистических целей.

— Нет? так из-за чего же?

— Чтобы спасти мою мать — вам это известно.

— Чего она вам наговорила? — пробормотал он, изменяясь в лице, и выпуская ее руки, которые крепко сжимал в своих.

— Она мне сказала, что она у вас в долгу, что не в состоянии заплатить вам, что у вас есть ее письма в кому-то, что она в вашей власти, что вы грозили ей, в случае если я не… но вы все это знаете лучше меня. Мне казалось, что мой долг — пожертвовать собою, теперь я бы этого не сделала, но тогда я была ребенок, и она умоляла меня именем отца….

Она остановилась, заслышав страшный смех мужа.

— Вот лгунья-то? — бормотал он. — Какова миленькая, пустоголовая, на вид безвредная лэди Долли!

— Разве это неправда? — спросила Верэ.

— Что такое — неправда?

— Что она была в вашей власти.

Он избегал встретиться с нею глазами.

— Да, нет… У нее было много моих денег, но не в том дело; она — она заплатила мне! Не было никакого основание пугать и принуждать вас.

— Значит, мать обманула меня.

— Да, обманула, — коротко ответил он.

Его темные брови нахмурились. Лицо горело.

— Теперь не в чему толковать об этом, — поздно. Мне очень жаль, вас ввели в обман. Вчерашний проклятый певец прав; вы — золотой кубок, а я предпочитаю ему свиное корыто.

Он молча поклонился ей и отправился в Монте-Карло, где лэди Долли имела обыкновение проводить целые утра за игрой в рулетку. Там он отыскал ее и категорически попросил более его порога не переступать, так как он не желал видеть ее под одной кровлей с женою.

Лэди Долли сначала испугалась, но тотчас оправилась и его же осыпала упреками.