Александр Дюма - Ожерелье королевы

Однако, хоть я и пребываю в уверенности, что мое постоянство и скромность помогут мне спастись от угрозы, которая надо мной нависла, признаюсь Вам, что усилия родственников раба (так королева называла кардинала в те дни, когда между ними царило согласие) внушают мне большой страх.

Долгое заточение, бесчисленные очные ставки, стыд и отчаяние при мысли о том, что меня обвиняют в преступлении, коего я не совершала, поколебали мое мужество: боюсь, что мое упорство дрогнет под тяжестью стольких ударов одновременно.

Ваше величество, Вы единым словом можете положить конец моим мучениям; для этого довольно будет вмешательства господина де Бретейля: он может представить это дело министру (то есть королю) в том свете, в каком сам сочтет нужным, и так, чтобы на Вас, Ваше величество, не легло ни малейшей тени. На это письмо я решилась лишь под влиянием страха, что мне придется все рассказать, и я убеждена, Ваше величество, что Вы поймете мои мотивы и примете меры, чтобы облегчить мне тяготы моего положения.

Засим с глубоким почтением остаюсь смиреннейшей и покорнейшей слугой Вашего величества

Как мы видим, Жанна все рассчитала.

Или это письмо попадет к королеве и ужаснет ее тем, что после стольких испытаний Жанна обращается к ней с такой дерзкой настойчивостью; тогда утомленная борьбой Мария Антуанетта решится освободить Жанну, которую не усмирили ни тюрьма, ни следствие.

Или, что гораздо правдоподобнее, судя по концу письма, Жанна не возлагала на письмо никаких надежд, и это легко доказать: роль королевы в деле была такова, что она никак не могла вмешаться в следствие, не погубив этим себя. Поэтому мы можем быть уверены: Жанна нисколько не надеялась, что ее письмо передадут королеве.

Она знала, что вся ее охрана предана коменданту Бастилии, а значит, и г-ну де Бретейлю. Она знала, что вся Франция норовит использовать дело об ожерелье для политических целей, – такого не бывало со времен парламента г-на де Мопу [148]. Ясно было, что человек, которому она доверит письмо, либо отдаст его коменданту, либо оставит его себе, либо вручит судьям, принадлежащим к той же партии, что и он. Словом, Жанна сделала все, от нее зависящее, чтобы это письмо, в чьих бы руках оно ни оказалось, послужило дрожжами, на которых взойдут ненависть, недоверие и презрение к королеве.

Одновременно графиня сочинила еще одно письмо, обращенное к кардиналу.

Для меня остается загадкой, Ваше высокопреосвященство, почему Вы упорствуете и не даете внятных показаний. Мне кажется, что лучше всего для Вас было бы безраздельно ввериться нашим судьям; это пошло бы на благо нашей судьбе. Сама я решилась молчать, коль скоро Вы не желаете говорить со мною вместе. Но Вы-то почему молчите? Объясните все обстоятельства этого таинственного дела, и я клянусь подтвердить все, что Вы сообщите; подумайте хорошенько, Ваше высокопреосвященство: если я первая начну давать показания, а Вы откажетесь подтвердить то, что я могу сказать, то я погибну, я не ускользну от мести особы, которая жаждет погубить нас обоих.

Но с моей стороны Вам бояться нечего, моя преданность Вам известна. Если окажется, что эта особа неумолима, Вас все равно постигнет общая судьба со мной; я пожертвую всем на свете, чтобы отвести от Вас ее ненависть, или пускай мы с Вами оба окажется в опале.

P.S. Я написала этой особе письмо, которое, надеюсь, убедит ее сказать правду или по крайней мере не обрушивать на нас столь тяжких обвинений: ведь вся наша вина состоит в ошибке или в молчании.

Это коварное письмо она передала кардиналу на последней очной ставке в большой приемной Бастилии; кардинал покраснел, побледнел и содрогнулся от такой отчаянной храбрости. Не в силах сразу взять себя в руки, он вышел.

А письмо к королеве графиня тут же отдала аббату Декелю, капеллану Бастилии, преданному интересам Роганов; аббат сопровождал кардинала в приемную.

– Сударь, – сказала ему Жанна, – передав это послание, вы можете изменить судьбу его высокопреосвященства и мою. Ознакомьтесь с его содержанием: знание чужих тайн входит в ваш долг. Вы убедитесь, что я обратилась к единственной силе, которую мы с его высокопреосвященством можем умолять о помощи.

Священник отказал ей.

– Вы не видитесь ни с какими духовными лицами, кроме меня, – так объяснил он свой отказ. – Ее величество решит, что вы написали ей по моему совету и что вы во всем мне признались; я не могу согласиться на поступок, который меня погубит.

– Ну что ж, – отвечала Жанна, отчаявшись в успехе своей хитрости, но надеясь запугать кардинала, – скажите господину де Рогану, что у меня остается последнее средство доказать свою невиновность: предъявить письма, которые он писал королеве. Мне претило это средство; но в наших общих интересах я на него решусь.

Видя, что священник потрясен этой угрозой, она последний раз попыталась вложить ему в руку свое ужасное письмо к королеве.

«Если он возьмет письмо, – сказала она себе, – я спасена: потом я при всем народе спрошу у него о судьбе этого письма, и если он доставит его королеве, она будет вынуждена мне ответить, а не доставит – тогда королева погибла: колебания Роганов подтвердят ее вину и мою невиновность».

Но как только аббат Декель дотронулся до письма, он тут же вернул его Жанне, словно оно жгло ему руку.

– Подумайте, – побледнев от ярости, сказала Жанна, – ведь вы ничем не рискуете: письмо я запечатала в конверт, на котором стоит имя госпожи де Мизери.

– Тем более! – вскричал аббат. – Значит, тайна будет известна двоим. Значит, королева будет гневаться на меня вдвойне. Нет, нет, я отказываюсь.

И он отстранил руку графини.

– Заметьте, – проговорила она, – вы сами толкаете меня на обнародование писем господина де Рогана.

– Пусть так, – отвечал аббат. – Обнародуйте их, сударыня.

– Однако, – дрожа от злобы, настаивала Жанна, – если будет доказано, что господин де Роган состоял в тайной переписке с ее величеством, это будет стоить ему головы; вы говорите мне «пусть так», но я вас обо всем предупредила.

В этот миг отворилась дверь, и на пороге показался разгневанный и величественный кардинал.

– Пускай по вашей вине будет обезглавлен отпрыск рода Роганов, – воскликнул он. – Бастилия уже видела подобные зрелища. Но знайте, я без сожалений вступлю на эшафот, лишь бы только увидеть, как прижгут клеймом мошенницу и воровку! Идемте, аббат, идемте.

Вымолвив эти уничтожающие слова, он повернулся к Жанне спиной и вышел вместе со священником, а злополучная женщина осталась в ярости и отчаянии, сознавая, что с каждым движением она все глубже увязает в смертельной трясине, которая вскоре поглотит ее с головой.