Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

— Лина! Доченька!

На крик в залу первым вбежал Касим.

— Хозяин!.. — воскликнул молодой слуга. — Радость-то какая! Живы!.. Когда вернулись? Кто встретил вас?.. Сейчас позову Лину!..

Еще через четверть часа счастливый отец сидел в окружении домочадцев и рассказывал чудесную историю своих недавних мытарств...

— Позовите Кундуза! Я обязан жизнью ему! — сказал он, но тут же добавил: — Погодите! Я сам пойду к нему! — И наконец заключил: — Я обязан ему не только жизнью! Но и преображением своим!

В те же самые минуты Кундуз сидел у себя в каморке обращаясь в сторону чердачного проема, куда вела лестница, вопрошал:

— Почему не соединил нас тогда, Всевышний? Разве я не любил ее так же, как самого себя? Разве не достало бы той моей любви нам на двоих?

И Тот Невидимый, к Кому он обращался, отвечал ему из темноты проема:

— Я ревновал тебя! Желал, чтобы ты воспылал другой любовью! Хотел, чтобы ты узнал Меня! Прости, если можешь! Я пожертвовал твоим земным благом ради твоего вечного спасения! Когда Я узнал о твоей способности всепрощения, то понял, что такой человек заслуживает большего, чем просто страсть! Ты — тот из редких, кто видит дальше многих! И потому Я решил, что ты будешь со Мной!.. В конце концов, что такое низменная страсть?.. Я решил использовать твою волю и твои достоинства для служения иному! И сделал тебя приближенным Своим! Одному Мне непросто заботиться о благе земном! Моя всесильность в таких, как ты!.. Потому Я и отнял у тебя то, что ты считал смыслом своей жизни!.. Опять и опять прошу прощения! Теперь, когда ты отпущен, разрешаю тебе устраивать свои дела по собственному усмотрению! Ты волен в поступках, Кундуз! Ты опять человек! Даю тебе возможность наконец-то умереть!

Если до этого случая с девицей дни для светлейшего протекали в напряженных делах и заботах, то теперь время для него словно остановилось: повелитель либо думал свою горькую думу, либо спал. Но даже сны его были заполнены грезами о любимой. И вот что удивительно: в этих снах он ладил с прекрасной Эвелиной! Казалось, сны предсказывали ему будущее... Он и пленница прогуливались по лугам и горкам, пили криничную воду, купались, нежились в объятиях... Но всякий раз, просыпаясь, хан чувствовал разочарование. Явь рушила его мечты, а задетое чувство собственного достоинства вызывало желание разделаться с упрямицей. Повелитель никак не мог примириться с мыслью, что им пренебрегли.

Просыпаясь утром, он первым делом отправлялся в шатер пленницы. Но всякий раз, стоило ему появиться там, упрямица сейчас же забивалась в угол, словно пугливый зверек. Бедняга хан пытался говорить с ней — но тщетно: несравненная Эвелина сохраняла молчание сфинкса.

Бессильная злоба охватывала светлейшего. Он возвращался к себе и приказывал подать вина. Обычно сдержанный в том, что касалось употребления хмельных напитков, он с некоторого времени начал изменять своим привычкам.

Как-то в один из таких дней, будучи пьяным, хан, мучаясь душевной болью, вызвал Багадура и сказал:

— Принеси мне курительной травки!

Светлейший требовал невозможного. Он был первым и самым ярым противником наркотического зелья. Воинов, у которых находили курительную травку, вешали без пощады. Впрочем, во время передвижения войска и особенно в период ожесточенных сражений воины забывали о развлечениях, у них не было на это ни времени, ни желания. Расслаблялись они разве что тогда, когда войско

стояло. И чем дольше длилась стоянка, тем больше выявлялось случаев курения...

Багадур знал, где искать. Он вернулся уже через полчаса. Передав хану кисет и трубку, он удалился...

Долго не решался светлейший притронуться к принесенному: отчаяние боролось в нем с совестью. «Почему? — задавался он вопросом, глядя на кисет и трубку. — В чем причина перемены? Ведь мы ладили и я видел ее счастливую улыбку!..» Наконец он набил трубку, раскурил ее и затянулся едким желтоватым дымком.

С непривычки он даже закашлялся — и почти тотчас стал испытывать странное состояние легкости. Казалось, могучее тело его оторвалось от земли и стало мерно покачиваться, как плывущая по волнам ладья. Он вдруг засмеялся, да так громко и заразительно, что в шатер заглянул Багадур.

— Повелитель! — вскричал вошедший. Но, увидев в руках хана дымящуюся трубку, поклонился и молча вышел...

В этот первый раз светлейшему хватило всего одной затяжки. Почувствовав истому, хан, пошатываясь, перебрался на ложе и лег на спину. Какая-то мысль, словно надоедливая муха, все донимала его, мешала сосредоточиться. Светлейший представлял, что он скачет на своей вороной, перелетает через препятствия — и все старается оторваться от земли, чтобы взлететь!.. Курительная травка выуживала из его подсознания видения юности. Баты-хан представлял, что ему всего пятнадцать.

Несколько дней подряд он набивал свою трубку и отдавался мечтам.

Но вскоре, словно пробудившись от кошмарного сна, хан взял кисет, вышел из шатра и, добравшись до ближайшего костра, бросил охмеляющую травку в огонь. Желание освободить себя от ненавистного плена, в который он угодил, заставило несчастного собрать волю в кулак и задуматься о том, как ему быть дальше...

Но чем дольше светлейший думал в тот день, тем сильнее распускал себя. Его мысли, как рой ос, вились вокруг одной и той же темы... Не зная, как освободиться от тягостных раздумий, бедняга опять послал Багадура за травкой.

Повелитель удивлялся своему же собственному поведению: он стал позволять себе то, что всю жизнь осуждал!.. И тогда хан понял, что воля его ослабела. Решив, что это старость стучит в дверь, он впервые подумал о том, что жизнь бессмысленна...

В иные дни, когда ему становилось особенно худо и травка уже не помогала, он садился на свою вороную и в сопровождении свиты, приличествующей его положению, куда-нибудь отправлялся. Несчастному хотелось немного побродить.

Обычно он ездил на берег речки, где однажды прогуливался с прекрасной Эвелиной. На одном из возвышений там с самого начала приметался ему громадный черный камень в виде туловища с головой. Все камни вокруг заросли лишаем — один этот оставался чистым, блестел, точно смола. Удивительное свойство самоочищения камня заставляло верить в его священность.

Светлейший садился около камня и начинал думать свою горькую думу...

Когда бы он ни приехал в то место, обязательно видел там, на поляне, одинокого аиста. Говорили, что этот аист потерял подругу. Глядя на птицу, повелитель сравнивал с ней себя. Он был так же одинок — с той лишь разницей, что его подруга здравствовала и сама отказывалась от него.

Однажды, прибыв в то место, хан приказал воинам оставить его, а сам слез с коня и опустился перед камнем на колени. Он встал так, чтобы солнце находилось у него за спиной. Игра лучей на камне уже скоро вселила в сознание светлейшего невероятную мысль: несчастный вдруг решил, что молчащая глыба способна слышать и даже что-то подсказать! Баты-хан всматривался в игру лучей — и воображал, что входит в «дверь», за которой открывается мир безбрежности. Это была «дверь» в ночное небо, в пространство, куда он всегда мечтал совершить свой поход. Покоритель земли пытался заглянуть дальше того, что способен был видеть и слышать... Он вдруг почувствовал, что камень отдает теплом. Это ощущение, что перед ним кто-то живой, из плоти и крови, уже в следующую минуту заставило несчастного обратиться к камню с жалобой.