Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“

Волненіе прервало его слова; онъ замолчалъ и закрылъ лицо руками.

— И ты думаешь, — воскликнулъ Даранъ, — что ты могъ такъ любить, такъ страдать, и чтобы при этомъ бѣдное дитя, на которое ты съ наслажденіемъ клевещешь, ничего бы не видѣло, ничего не поняло, ты думаешь, что никогда ничего не было ни въ твоихъ глазахъ ни въ твоемъ голосѣ, да, даже въ минуты гнѣва, что кричало о твоей любви, о твоемъ страданіи! Полно! а что касается, предположенія, будто миссъ Севернъ дѣйствовала изъ расчета, что…

— Она меня не любила.

— Она тебя не любила, когда вы были помолвлены, чортъ возьми! вѣдь ты точно также ее не любилъ. Къ тому же это не самое убѣдительное изъ моихъ доказательствъ. Я очень мало знаю миссъ Севернъ, я разговаривалъ съ нею два или три раза… Ну, я хочу тебѣ сказать, что достаточно мнѣ было видѣть ее четверть часа, встрѣтить ея прекрасные, чистые глаза, чтобы понять, что эта маленькая женщина вѣрна, какъ золото… и чтобы быть убѣжденнымъ сегодня, что, если бы она захотѣла порвать съ тобой, она сочла бы нужнымъ сказать тебѣ это прямо въ лицо, откровенно, какъ она тебѣ сказала въ лицо, что она выходитъ за тебя безъ любви… И если бы я былъ на твоемъ мѣстѣ, знаешь ли, что бы я сдѣлалъ? я вернулся бы завтра въ Парижъ, не теряя ни минуты, пошелъ бы къ м-ль Жемье и все сказалъ-бы моей невѣстѣ, — сначала про мою любовь, слушай, какъ ты только что говорилъ это мнѣ… затѣмъ…

Мишель его перебилъ:

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — это для меня вопросъ гордости. Если бы я слушался своего сердца, я не медлилъ бы, знаешь! ахъ, Боже! нѣтъ! Какія бы меня ни ожидали страданія, я предпочитаю ихъ этой неизвѣстности; но ты слышалъ, что я сказалъ Колеттѣ. Я хочу, чтобы Сюзанна чувствовала себя свободной; если она ничего не знала о Столичномъ банкѣ, если эта непонятная исторія, переданная мнѣ Колеттой, дѣйствительно правда, Сюзанна напишетъ безъ промедленія, какъ она это обѣщала. Если, пріѣхавъ въ Парижъ, она все узнала, она тоже напишетъ… Можетъ быть она напишетъ мнѣ; тогда… тогда будь увѣренъ, что я буду скоро подлѣ нея. И къ тому же, если она даже ничего не узнаетъ, если даже катастрофа Столичнаго банка не произведетъ на нее никакого впечатлѣнія, кто знаетъ? можетъ быть, я найду у себя письмо въ Парижѣ, вѣдь она думаетъ, что я еще тамъ.

Мишель воодушевлялся, говоря съ внезапно просвѣтлѣвшимъ лицомъ:

— Она, конечно, написала мнѣ… чтобы я пришелъ ее повидать, или Роберту. Какъ я объ этомъ не подумалъ? Ты правъ, я всегда себѣ все представляю въ худшемъ видѣ. Было бы такъ просто, такъ естественно надѣяться, и, однако, я не могу, мой дорогой другъ, я не могу…

— Напиши ей, по крайней мѣрѣ.

— Это она должна написать.

— А если она не напишетъ? — отрѣзалъ Даранъ почти грубо.

Мишель вздрогнулъ.

— Почему ты это говоришь?… Почему не написать?

— Развѣ я знаю? По причинѣ, которой не знаю ни я, ни ты и которая вызвала этотъ странный отъѣздъ. Что ты сдѣлаешь, если она не напишетъ?

— Я выжду два дня, самое большое три дня, затѣмъ я ей напишу; я ей скажу, что я разоренъ и что я возвращаю ей ея слово… вотъ что я сдѣлаю. Но раньше я не предприму никакого шага, я это твердо рѣшилъ и никто не поколеблетъ моего рѣшенія.

Мишель говорилъ теперь такимъ рѣшительнымъ тономъ, что Даранъ не настаивалъ.

Пожавъ слегка плечами, онъ поднялся и протянулъ руку своему другу.

— Доброй ночи, старина, — сказалъ онъ, — тебѣ нужно теперь немного отдыха и спокойствия; до завтра, къ поѣзду въ 7 часовъ.

Какъ только Даранъ вернулся къ себѣ, онъ взялъ записную книжку и записалъ въ ней адресъ. Это былъ тотъ, который въ простотѣ своей увѣренно указала ему г-жа Фовель: М-ль Жемье, улица Сенъ-Перъ, 35.

Сюзанна не писала. Какъ и Мишель, она ждала.

На третій день послѣ своего отъѣзда изъ Кастельфлора, находясь все время подъ властью той же самой мысли, повторяя себѣ, что все кончено, что ни Мишель, ни Колетта не безпокоятся о ней, упрекая себя въ то же время, что она дѣйствовала слишкомъ поспѣшно, смѣясь надъ собой за грустный результатъ испытанія, тщетность котораго она чувствовала, она приходила въ отчаяніе отъ равнодушія своего жениха, раньше даже чѣмъ она могла быть увѣрена, что Мишель знаетъ объ ея выходкѣ.

Послѣ завтрака она удалилась въ гостиную м-ль Жемье, пустую въ этотъ часъ дня, и пробовала шить, чтобы занять свой возбужденный умъ и свои руки, когда ей доложили объ Альбертѣ Даранѣ. Тогда, внѣ себя отъ ужаса, она сорвалась съ своего мѣста; въ одну секунду всевозможныя несчастья, болѣзни, болѣе или менѣе правдоподобныя событія, которыя могли сдѣлать изъ Мишеля, оставленнаго ею нѣсколько дней тому назадъ здоровымъ, раненаго, умирающаго или еще худшее, промелькнули у нея въ головѣ, и она стремительно бросилась навстрѣчу входившему гостю, въ силахъ только выговорить одно слово: „Мишель…“

— Мишель здоровъ, — живо отвѣтилъ Даранъ, — какъ онъ, такъ и всѣ, кого вы любите.

— Мишель васъ прислалъ? — спросила еще молодая дѣвушка.

— Нѣтъ, милая барышня, я позволилъ себѣ придти самъ по собственному побужденію, простите же мнѣ мою смѣлость.

Совершенно блѣдная, судорожно прижимая къ тяжело дышавшей груди руку, миссъ Севернъ указала Дарану на стулъ.

— Я должна просить у васъ извиненія, сударь, — сказала она, — такъ какъ я васъ принимаю въ такомъ странномъ состояніи… но я чувствую себя такой одинокой, такой покинутой въ продолженіе двухъ дней…

Еще не прошло двухъ дней, но время показалось ей очень длиннымъ!

— Въ продолженіе двухъ дней я ни отъ кого не имѣю извѣстій, никто обо мнѣ не вспомнилъ…

Это общее выраженіе „никто“ могло быть переведено именемъ „Мишель“.

— Но, милая барышня, — возразилъ очень почтительно Даранъ, — не заявили ли вы, когда вы уѣзжали… немного внезапно, что вы напишете? Такъ, по крайней мѣрѣ, г-жа Фовель сказала Мишелю, котораго я сопровождалъ въ Кастельфлоръ.

— Въ Кастельфлоръ?

— Въ Кастельфлоръ, третьяго дня вечеромъ, милая барышня. Впрочемъ, можетъ быть, вы писали?

— Нѣтъ, — заявила миссъ Севернъ коротко, — я не писала.

И ей явилась мысль: почему счастливый случай, почему Провидѣніе не допустило ее встрѣтить Мишеля раньше, чѣмъ она могла привести въ исполненіе свой несчастный планъ? Но поѣзда, уносившіе ее и его въ противоположномъ направленiи, повстрѣчались на какой-нибудь промежуточной станціи въ тотъ грустный день… И ни онъ, ни она не знали ничего объ этомъ.

Даранъ не отвѣчалъ. Молодая дѣвушка колебалась только минуту.

— Я не написала, — продолжала она, — потому что не хотѣла писать. О! я знаю, я часто хвасталась, что я уравновѣшенная, благоразумная… но самыя благоразумныя имѣютъ также свои часы безразсудства… Я представляла себѣ, Богъ знаетъ что… я…