Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“

— Мой бѣдный, дорогой другъ, — сказалъ онъ внезапно, — ты себѣ выдумываешь еще болѣе горестей, чѣмъ у тебя есть, ты грызешь, мучаешь себя раньше даже, чѣмъ узналъ что нибудь вѣрное.

Но Мишель, казалось, не слышалъ:

— Наконецъ, послушай, — добавилъ Даранъ, взявъ его за обѣ руки съ дружеской фамильярностью, — будь откровененъ со мной: что ты предполагаешь, чего ты въ точности боишься? Скажи мнѣ все.

— Мнѣ кажется, что…

Треморъ остановился, затѣмъ продолжалъ вполголоса:

— Я жалокъ, я сержусь на себя, но я не могу отогнать эту мерзкую мысль, что она, узнавъ о моемъ разореніи, не имѣла мужества раздѣлить со мной тяжелое или посредственное существованiе, рѣшила вернуть себѣ свободу, но боясь моего горя, упрековъ Колетты въ моментъ, когда ей придется намъ сознаться во всемъ, она уѣхала съ намѣреніемъ намъ написать во избѣжаніе мучительнаго объясненія. Моя бѣдная маленькая Сюзанна! Ты прекрасно видишь, что я недостоинъ ея, разъ я могу этому вѣрить настолько, что становлюсь такимъ несчастнымъ, какъ теперь.

— Я совершенно не понимаю, по какому праву ты измышляешь подобный подозрѣнія, — сказалъ Даранъ, приблизившись немного. — Миссъ Севернъ, ты самъ съ этимъ соглашаешься, могла быть только неполно освѣдомлена о помѣщеніи твоихъ денегъ, во-первыхъ, а во-вторыхъ, все то, что намъ сказала г-жа Фовель, доказываетъ съ несомнѣнностью, что бѣдное дитя, подобно твоей сестрѣ, ничего не знало о крахѣ Столичнаго банка, и наконецъ…

— Но ты находишь эту исторію съ м-ль Жемье правдоподобной? Послушай, ты находишь естественнымъ, допустимымъ, чтобы Сюзанна, вызванная м-ль Жемье, полетѣла бы тотчасъ же, не дожидаясь Колетты, не написавъ ни слова?

— Я не нахожу это естественнымъ… но это не причина сомнѣваться въ ея правдивости, и не необъяснимо; затѣмъ, допуская, что миссъ Севернъ уѣхала не въ отвѣтъ на письмо м-ль Жемье, ничто не говоритъ, что она уѣхала, чтобы избѣжать свиданья съ тобой.

— Зачѣмъ же она тогда уѣхала, зачѣмъ? что ты предполагаешь? говори…

— Я не предполагаю… я сознаюсь, что не болѣе тебя понимаю, почему миссъ Севернъ сочла за лучшее уѣхать; только я не разъ замѣчалъ, что вещи, которыя воображаешь себѣ очень запутанными, даже непонятными, въ концѣ концовъ оказываются, будучи распутаны, самыми простыми на свѣтѣ. Я замѣтилъ также, что бываютъ очень странныя недоразумѣнія и въ особенности между людьми, любящими другъ друга.

— Сюзанна меня не любить.

— Какъ ты это знаешь? ты ее спрашивалъ объ этомъ?

— Я знаю, что она меня не любитъ.

— А она, знаетъ она, что ты ее любишь?

Мишель покачалъ головой, грустно улыбаясь:

— Я ей этого никогда не говорилъ, представь себѣ.

— Это ничего не доказываетъ.

— Ахъ! ты меня не знаешь, — воскликнулъ съ горечью молодой человѣкъ; — что я сдѣлалъ, чтобы добиться ея любви? Я быль непріятный, злой, жестокій, я нарушалъ, отравлялъ всѣ ея удовольствія, я былъ холоденъ, суровъ…

— Да, но все это еще тоже мало доказываетъ, — продолжалъ философски Альбертъ. — Но какъ бы то ни было, повѣрь мнѣ, нехорошо такъ торопиться, обвинять, не выслушавъ, молодую дѣвушку, твою невѣсту, считать ее безчестной…

— Я ее не считаю безчестной, — поправилъ Мишель очень мрачно, — нѣтъ, я не считаю себя вправѣ ее упрекать за то, что она меня оставила. Когда мы обручились, она была необыкновенно откровенна. Она не была женщиной, способной выйти замужъ за перваго встрѣчнаго, независимо отъ его душевныхъ качествъ, но она питала ужасъ къ бѣдности, она хотѣла выйти замужъ за человѣка состоятельнаго… и она мнѣ это сказала безъ обиняковъ. Я болѣе не богатъ.

— Ты не бѣденъ, у тебя остается твой домъ на улицѣ Бельфейль, около 30 тысячъ франковъ акцій Колонизаціоннаго общества и затѣмъ башня Сенъ- Сильверъ и довольно круглая сумма въ картинахъ и художественныхъ предметахъ; вѣдь это, чортъ возьми! не принимая даже въ расчетъ, что можетъ принести ликвидація Парижскаго банка; все это составить по меньшей мѣрѣ 12 -15 тысячъ франковъ доходу. Ты заработаешь, въ средній годъ, половину того же твоей работой… такъ такъ… А если тебѣ были бы нужны деньги, даже большая сумма, ты хорошо знаешь, что…

Добрякъ Даранъ остановился, взволнованный, не рѣшаясь продолжать; затѣмъ онъ порывисто, протянулъ руку Мишелю и болѣе тихо:

— Ты хорошо знаешь, что ты ее найдешь, не такъ ли?

Мишель сжалъ эту вѣрную руку.

— Да, мой другъ, — сказалъ онъ, — я это знаю, я въ этомъ никогда не сомнѣвался.

Онъ помолчалъ и продолжалъ болѣе спокойно:

— Въ первую минуту, узнавъ о крахѣ Столичнаго банка, я почувствовалъ смертельный ударъ, но теперь, смотри… ахъ! клянусь тебѣ, что я чувствую себя способнымъ проявить мужество, даже быть счастливымъ, если бы… если бы она меня любила!

— Ты помнишь, — продолжалъ Даранъ, — однажды я сказалъ тебѣ смѣясь, какого я тебѣ желаю счастья: на 50 тысячъ меньше годового дохода и любви достойной тебя женщины… въ придачу. Я не думалъ, увы! пророчествовать, но почему бы мнѣ оказаться пророкомъ только наполовину! Потомъ мы разговаривали, здѣсь же, очень долго о миссъ Севернъ…

— О, я помню! Невѣста, навязанная мнѣ нелѣпымъ стеченіемъ обстоятельствъ, была мнѣ безразлична, и я недалекъ былъ отъ мысли, что она мнѣ тягостна… не знаю, какъ все измѣнилось. Мнѣ кажется, сначала я ее полюбилъ, потому что она добра, такъ деликатно, такъ человѣчно добра, что мнѣ стало стыдно за мой эгоизмъ, глухой къ нищетѣ… Затѣмъ, я ее полюбилъ за то, что она изящна, потому что ея свѣжая красота, ея юная, открытая грація меня покорили, очаровали… Я ее полюбилъ, потому что… я не знаю, я ее такъ полюбилъ, что любилъ ея кокетливую наружность, ея ребячества, раздражавшія меня, ея нелѣпый акцентъ, не поддающійся исправленію, ея неправильное произношеніе нѣкоторыхъ словъ, въ которомъ она упорствуетъ, какъ бы дѣлая это нарочно…

Въ эти тоскливыя минуты Мишель не могъ удержать своей тайны и даже находилъ облегченіе и радость въ томъ, чтобы говорить о Сюзаннѣ. Раньше чѣмъ Даранъ смогъ отвѣтить, онъ продолжалъ:

— Мнѣ слѣдовало ей сказать, что я ее любилъ… я этого не сдѣлалъ… Сначала я съ трудомъ самому себѣ сознавался въ этой любви; только, когда мнѣ показалось, что я ее потерялъ, я понялъ… затѣмъ, ту знаешь, я застѣнчивъ, и мнѣ казалось, что я такъ мало похожъ на мужчину, который долженъ былъ ей нравиться! Я боялся; пока я ей ничего не говорилъ, я могъ думать, заставить себя думать, что она меня любитъ или полюбитъ, я могъ надѣяться… Но если бы она напомнила мнѣ мои прежнія слова, если бы она посмѣялась!… Нѣтъ, у меня не было смѣлости сказать ей то, что я чувствовалъ. Одно жестокое слово замучило бы меня. Я молчалъ и я ревновалъ, я былъ злой и находилъ удовольствіе въ томъ, чтобы ей противорѣчить, ее раздражать, мучаясь при этомъ самъ. Затѣмъ, когда я ее доводилъ до крайности, когда я видѣлъ, что она была болѣе чѣмъ разсержена, что ея глаза наполнялись слезами, что, наконецъ, она страдала, оскорбленная, задѣтая въ своей гордости, — въ гордости женщины, тогда я страдалъ болѣе, чѣмъ она, у меня являлось безумное желаніе схватить ее въ мои объятія, всю ее заключить въ нихъ, осушить ея слезы и просить у нея прощенія… но я не смѣлъ, я не хотѣлъ и, причиняя зло, я былъ несчастливъ, несчастливъ до желанія умереть, и я…