Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“

Въ оркестрѣ пѣли флейты, чистыя, ласкающія, въ униссонъ съ болѣе мягкими голосами.

Подлѣ графини Вронской раскрывала широко свои безсмысленные глаза неизмѣнная г-жа Морель, по-прежнему важная и почтенная въ своей вѣчной бархатной пелеринѣ; съ годами ея неопредѣленное лицо казалось еще болѣе выцвѣтшимъ, и Мишель вспомнилъ о тѣхъ старыхъ фотографіяхъ, блѣдныхъ и недостаточно фиксированныхъ, забавлявшихъ его въ дѣтствѣ, когда онъ перелистывалъ альбомы дяди Тремора.

Но графиня взялась за свой лорнетъ; тотчасъ же онъ опустилъ свой. Его охватилъ стыдъ при мысли быть застигнутымъ въ этомъ созерцаніи.

Высокая нота, очень чистая, заставила его вздрогнуть; онъ приподнялъ голову и пытался заглушить свое внутреннее волненіе, слушая Меssіdог Брюно [6]; но дѣйствіе кончалось.

Мало-по-малу кресла пустѣли, Мишель чудомъ очутился внѣ залы, шагая по кулуарамъ рядомъ съ однимъ изъ своихъ друзей, преданнымъ своему дѣлу депутатомъ, излагавшимъ съ цифрами въ рукѣ благодетельную теорію государственной винной монополіи. Затѣмъ, когда, обезсиленный отъ зтихъ праздныхъ разсужденій, онъ торопился вернуться на свое мѣсто, Адріанъ Дере, одинъ изъ молодыхъ людей, пожавшихъ ему руку при его появленіи, остановилъ его. Они принялись болтать, прислонившись къ стѣнѣ. Тогда начался другой антифонъ — клубныя злословія, салонныя и закулисныя сплетни, и Треморъ разсѣянно слушалъ анекдоты клубмэна такъ же, какъ онъ слушалъ экономическіе тезисы члена парламента, до того момента, когда Дере спросилъ его, ходилъ ли онъ здороваться съ графиней Вронской.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Мишель съ большимъ удивленіемъ.

Въ хаосѣ впечатлѣній этого часа ему показалось, что его тайна стала достояніемъ всѣхъ, и онъ забылъ, что ограниченное число лицъ знало когда-то о его продолжительной помолвкѣ.

— Это чудное созданіе! — продолжалъ Дере, не замѣчая удивленія своего собесѣдника, и тономъ, съ какимъ бы онъ сталъ говорить въ качествѣ знатока о прекрасной породистой лошади. — Я былъ ей представленъ у Монтебелло, во время коронаціи, вы знаете? Этотъ идіотъ графъ былъ еще живъ, и она была ужасно добродѣтельна. Эта маленькая женщина очень энергична, но старый Станиславъ ничего ей не оставилъ. Хотя, дѣйствительно, при жизни онъ ей надарилъ драгоцѣнностями довольно изрядное состояніе.

Онъ принялся въ изобиліи расточать похвалы эстетическому совершенству графини Вронской, затѣмъ онъ прибавилъ:

— А вы знаете прекрасную Фаустину, я не зналъ…

— То есть я зналъ семь или восемь лѣтъ тому назадъ мадемуазель Морель, бывшую въ то время въ большой дружбѣ съ моей сестрой, — перебилъ раздраженный Мишель.

— Превосходно! Ну, мой милый, графиня Вронская помнитъ это далекое прошлое, такъ какъ она справлялась только что о васъ и прибавила, что разсчитываетъ васъ видѣть во время антракта.

— Графиня Вронская очень добра…

— Не правда ли? и въ особенности очень хороша… ахъ, мой дорогой…

Онъ распространялся съ той же горячностью, но въ залу хлынула толпа, и молодые люди разстались.

Мишель, безконечно довольный тѣмъ, что удалось прервать этотъ разговоръ, тонъ котораго оскорблялъ его, хотя онъ не зналъ почему, прослушалъ внимательно это дѣйствіе.

Онъ старался заинтересоваться несвязнымъ символизмомъ драмы. Произведенiе представлялось ему страннымъ и очень неровнымъ. Иногда, наперекоръ либретто, написанному въ прозѣ и очень банальному, оно возвышалось до настоящаго лирическаго волненія. Тогда оно мощно выражало суровую поэзію труда, приближающаго человѣка къ землѣ, вырывающаго его изъ центровъ высшей цивилизаціи, и сливающаго его съ здоровой и таинственной жизнью предметовъ, нетронутыхъ еще современной культурой. Но мысль Мишеля была безпрестанно увлекаема по другому направленiю, и ему удавалось ее удержать цѣною утомительнаго усилія. Когда занавѣсъ опустился надъ прекраснымъ классическимъ жестомъ сѣятеля, который, одинъ, ночью вручаетъ землѣ надежду будущихъ жатвъ, молодой человѣкъ вздохнулъ свободно.

Этотъ разъ онъ далъ пройти волнѣ зрителей и остался на своемъ мѣстѣ, наблюдая безъ интереса ложи, по большей части пустыя, въ глубинѣ которыхъ двигались неясныя тѣни.

Г-жа Морель исчезла. Фаустина повернулась спиной къ залѣ, разговаривая съ дамой, сидѣвшей во второмъ ряду ложи, и съ господиномъ, стоявшимъ, прислонясь къ перегородкѣ, съ перчатками и шапоклякомъ [7]въ рукѣ. Мишель почувствовалъ прикосновеніе къ своей рукѣ и увидѣлъ все такъ же улыбавшагося Дере, съ тѣмъ тикомъ на лицѣ, который безобразилъ его щеку каждый разъ, когда его монокль грозилъ паденіемъ.

— Треморъ, — сказалъ онъ, — графиня Вронская прислала меня за вами.

И онъ добавилъ:

— Поздравляю!

— Право не съ чѣмъ, — проворчалъ Треморъ.

Онъ постарался улыбнуться, покидая Дере, который входилъ къ себѣ въ ложу, но сердце у него было какъ бы въ тискахъ. Весь зтотъ вечеръ показался ему ужасно длиннымъ и утомительнымъ; у него оставалась въ душѣ горечь вмѣстѣ съ необъяснимымъ состояніемъ возмущенія, отвращенія, поднятыхъ въ немъ непочтительнымъ изумленіемъ Дере. Онъ пришелъ искать воспоминанія, образа дорогого прошлаго или, можетъ быть, онъ такимъ образомъ оправдывалъ свое болѣзненное желаніе вновь увидѣть единственную женщину, которую искренно любилъ. Но это не важно. Въ Фаустинѣ его жадные глаза не встрѣтили болѣе самой Фаустины, но лишь слабое отраженіе такъ горячо желаннаго образа прежнихъ дней; его глаза болѣзненно столкнулись съ незнакомымъ силуэтомъ этого „роскошнаго созданія“, идеальная красота котораго осквернялась сластолюбивымъ восхищеніемъ перваго попавшагося фата. И страдая отъ какого то душевнаго безпокойства, Мишель однако наблюдалъ свои страданія и смѣялся самъ надъ собою… На что же, однако, онъ надѣялся, этотъ вѣчный простакъ?

Въ кулуарахъ онъ встретился съ г-жей Морель, обмахивавшейся вѣеромъ съ такимъ видомъ, какъ будто она умирала отъ жары, и томно разговаривавшей съ дамой, замѣченной Мишелемъ въ глубинѣ ложи графини Вронской. Онъ поклонился, не останавливаясь.

Когда онъ вошелъ въ ложу, немного блѣдный, но настолько владѣвшій собой, что ни единый мускулъ не выдавалъ его волненія, Фаустина была одна и лорнировала залу.

При шумѣ открываемой двери она повернулась:

— Наконецъ то, — сказала она.

Треморъ поклонился съ любезной и холодной вѣжливостью.

— Г. Дере сообщилъ мнѣ, сударыня, что вы оказываете мнѣ честь, спрашивая меня.

Онъ хотѣлъ показать съ самаго начала, немного, можетъ быть, грубо, что его посѣщеніе было не совсѣмъ добровольно.

Кончикомъ своего вѣера графиня Вронская указала ему на стулъ подлѣ себя:

— Г-нъ Дере напомнилъ вамъ о вашихъ обязанностяхъ, — возразила она непринужденно. — У меня въ Парижѣ много друзей и всѣ, находящіеся здѣсь, пришли поздравить меня съ благополучнымъ возвращеніемъ.