Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

— Не нашлось ли бы там под этой историей еще третьего текста? Мишель, мне бы очень хотелось, чтобы какой-нибудь маленький палеограф, очень смышленый, смог бы пробудить в тебе не того человека, каким сделала тебя Фаустина Морель, но то дитя, которое я хорошо знал, работника, энтузиаста, поэта, серьезного юношу, слишком даже серьезного, чересчур нелюдимого, но такого доброго, такого нежного, такого доверчивого, то прелестное существо, сердце которого всегда оставалось бы совершенно открытым, ум которого расцвел бы пышно, если бы он мог встретить кроткую и искреннюю любовь, найти спокойную и трудолюбивую жизнь, к которым он стремился. Ах! я тебя уверяю, при небольшом усилии, но большой любви, мы обрели бы его вновь, моего прежнего маленького друга.

Мишель покачал головой.

— Еще одна иллюзия, — сказал он.

Он пошел в угол комнаты, взял с этажерки из американского дерева флакон оригинальной работы, налил мадеры в рюмку и поднес ее Дарану.

— В добрый час! — одобрил этот, — это не мой эликсир.

Затем, как если бы наслаждение отведать очень старого и душистого вина дало ему живее почувствовать гармоничную прелесть окружавших его предметов, он стал оглядывать комнату, в которой его так часто принимал Мишель.

Теплый свет, струившийся сквозь большие стекла, таинственный, священный, как бы исходивший из старинного раскрашенного молитвенника или книги легенд, оживлял увядшую красоту старинной парчи и потемневшую позолоту рам и золотых и серебряных вещей, окружал атмосферой старины, пышности и вместе с тем сосредоточенности, мебель итальянского стиля XVI столетия. На мольберте голова Христа, гениальный набросок, приписываемый Леонардо-да-Винчи и найденный Тремором у торговца старьем в Болонье, с устремленными на что-то невидимое, полными непостижимого, глазами.

— Красиво, очень красиво здесь, мой милый Мишель! Что это? Что-то новое — это расшитое церковное облачение, которое ты задрапировал там подле тех кинжалов. Какая дивная работа! воскликнул коллекционер, поднимаясь со стаканом в руках, чтобы подробно рассмотреть золотые цветы ризы.

Затем он опять подошел к Мишелю и, стоя перед ним, продолжал восхищаться:

— Очень хороша твоя башня слоновой кости! Ни одной погрешности в деталях стиля этой мебели, этих мелких сокровищ, собранных знатоком, ни одной ошибки вкуса в утонченном капризе фантазии, находившей удовольствие окружить их всем этим новейшим, искусно скрытым, комфортом! И однако, если бы в горлышке той амфоры находилась ветка сирени, а там дальше, в той чаше, совсем свежие розы, твой восхитительный музей приобрел бы нечто более интимное и более живое… Укрась же свою жизнь цветами, мой дорогой Мишель. Это необходимо!

Когда Даран ушел, Мишель вернулся опять к г. Алленж, чтобы подписать бумаги, неготовые утром, и нотариус подробно рассказывал ему об одном предприятии, в которое он сам вложил капиталы.

Дело шло об акционерном обществе, основанном с довольно значительным капиталом, намеревавшемся увеличить значение французских колоний, приспособив их для эмиграции в широких размерах при содействии французских администраторов и рабочих, развивая в землях, завоеванных Францией, земледелие или разрабатывая естественные богатства, свойственные местной почве и климату. В настоящее время намечены были только некоторые пункты колониальной территории, но мало-помалу, поле деятельности должно расшириться настолько, чтобы захватить все французские колонии.

— Послушайте, г-н Тремор, — настаивал нотариус, — разрешите мне оставить за вами хоть 30 акций… Вы не пожалеете об этом, и наконец, если бы вы пожалели через некоторое время, я их у вас куплю, у меня есть вера в это дело… и к тому же оно так прекрасно. Это не только выгодно, но это также патриотическое и гуманное дело.

И г. Алленж подробно развивал эту тему.

Выгодные или нет, верные или рискованные, спекуляции никогда не привлекали Мишеля. Он любил деньги за то, что они дают, а денежные вопросы ему были скучны.

Состояние, полученное Колеттой и им из рук их опекуна, Колеттой ко времени замужества, им же при совершеннолетии, и то, которое досталось им позднее, после смерти г. Луи Тремора, выражалось в акциях столичного учетного банка. Их отец в продолжение нескольких лет, их дядя в продолжение доброй четверти века, состояли в административном совете этого значительного финансового учреждения, одного из самых надежных, самых популярных и мало-помалу, в силу обстоятельств, вложили туда все свои фонды.

Муж Колетты, имевший пристрастие, в силу ли безрассудства или мудрости — как угодно, — к домам и землям, приносящим доход, вместе с женою решили довольно быстро реализовать часть, доставшуюся на их долю, но Мишель, прельщенный преимуществом безопасного и спокойного, „буржуазного“ помещения денег, по образу благоразумного отца семейства, как говорил г. Алленж, сохранил свою часть в банке. С трудом два или три раза, после смерти дяди Луи, уступая красноречию восторженного нотариуса, не перестававшего ему сулить золотые горы, он согласился сбыть с рук некоторое количество акций. Совсем недавно еще была совершена реализация для покупки недвижимости, расположенной на улице Вельфейль.

— Вы ненасытный, мой милый друг, — объявил Тремор, когда Алленж окончил восхваление „колонизационной“.

Но он улыбался. Если к финансовой комбинации, на которой основывалось дело, только что вкратце изложенное нотариусом, он относился холодно и равнодушно, то существенная идея предприятия должна была его прельщать с точки зрения нравственной и политической.

Утопист этот г-н Алленж, увлекающийся, как говорил Даран, но верующий, в своем роде поэт. И Мишель восхищался им, его духовной красотой; он восхищался этим „счетчиком денег“, который, нисколько не пренебрегая возможностью обогатиться, — что может быть более законного, в сущности, — не забывал однако, что всякое крупное движение капиталов может иметь социальные последствия и, заботясь о том, чтобы увеличить значение и ценность этих последствий, рисовал их себе наперед, в прекрасном порыве, очень великими и благодетельными. Тремор к тому же, и особенно в этот день, был склонен к оправданию благородных сумасбродств.

Итак, он уступил еще лишний раз и попросил г-на Алленжа подписаться от его имени на 30 акций „колонизационной“. Затем, покинув контору, он отправился к Дюрань-Рюэль [12] Поль Дюран-Рюэль (фр. PaulDurand-Ruel ;) 1831–1922, французский коллекционер. Дружил с художниками барбизонской школы и оказывал им как моральную, так и финансовую поддержку. В 1870 Поль начал покровительствовать импрессионистам. С 1872 он становится единственным торговцем картинами, на которого могут рассчитывать художники из «Салона отверженных». 13 марта в Нью-Йорке открыл выставку, благодаря которой импрессионисты получили в Америке официальное признание. (Прим. скан.) , чтобы посмотреть рисунки Пювис де Шаванна [13] Пювис де Шаван (Puvis de Chavannes), французский живописец, 1824-98, основатель школы plein'air'а. П е йзажи и сцена на воздухе, бледные краски, поэтич. настроение. Аллегорич. картины, много декоративных работ: фрески в парижск. Пантеоне (2 сцены из жизни св. Женевьевы). Лучшая картина — "Pecheur melancolique" (Люксанбургский музей, Париж). (Прим. скан.) , о которых ему говорили, вернулся на улицу Божон, посмотрел вечерние газеты, написал рекомендательное письмо для одного бедняги, приложив к нему маленькую, деликатно скрытую помощь. Около 7 часов он решил пообедать в этот же вечер у Жака Рео, одного из своих школьных товарищей, в настоящее время причисленного к министерству иностранных дел, интеллигентного и в высшей степени сердечного малого, с которым его связывала дружба и который только что женился на Терезе Шазе, подруге Колетты. Брак по любви, едва ли разумный, говорили об них, так как Жак не имел больших средств, а имущество Терезы, осиротевшей 2 года тому назад, было из тех приданых, которые вызывают улыбку у свах!