Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

— Совершенно неожиданно, не так ли, старина? — спросил он своим низким, спадающим голосом.

— Именно, — ответил, смеясь Мишель.

— И шикарной же парой будете вы оба! — заключил он с восторгом. Затем, приподнимая портфель, который он нес переполненный книгами:

— До свидания, дружище, мы более не увидимся до осени. Кажется, в этом году предполагают зарыться в Дьеппе до начала охотничьего сезона!

— До свидания, мой Клод, не падай духом! — ответил Мишель, пожимая руку лицеисту.

И они расстались.

— До свидания, маленький негодяй! — добавил мысленно новоиспеченный жених. — Если бы я знал наверно, что это твоя проделка, я убежден, что не удержался бы от удовольствия надрать тебе уши.

Вообще же теперь, когда приближался час его от езда, Мишель, не очень строгий к другим и снисходительный к себе самому, был вынужден сознаться, что одной этой случайности, шалости Клода, было бы недостаточно, чтобы выдать его, безоружного, планам Колетты, и чувствовал себя готовым на уступки.

Нужно было возбуждающее веселье г-жи Фовель, чтобы вывести его из благодушной неподвижности, с которой он дал себе слово ожидать развертывания событий.

Уехать, все заключалось в этом слове! Вдали от Парижа и Ривайера он еще раз сможет оставить за собой настоящие заботы и отдаться радостям, столько раз уже испытанным, забвения своей личности, перевоплотиться некоторым образом, благодаря пребыванию в стране, отличной от родной страны.

Это наслаждение, он его сильнее чувствовал на расстоянии, восстановляя его в своей памяти, может быть, преувеличивая его, и опьянял себя воспоминаниями об этой полной приключений жизни, утомившей его в свое время, но которая, отступив в прошлое, приняла соблазнительный облик, представлялась ему внезапно прекрасной и притягательной, подобно всем благам, о которых сожалеешь, когда они потеряны, и которыми иногда пренебрегал, когда владел ими.

Два месяца беззаботности, перемен, два месяца свободы! Предвидимые в будущем события таяли, исчезали в тумане…

Уехать! уехать! да! в этом было все!

Накануне этого пламенно желанного от езда, Мишель обедал в Кастельфлоре, где г-н и г-жа Фовель только что поселились вместе с детьми, радостно встретив Сюзанну, свободную за отъездом г-жи Бетюн.

Архитектор, строивший Кастельфлор, подражал немного строителю Трианон [18] Версальские дворцы. , и Колетта омеблировала его в этом духе, но очень легко и свежо с уступками „modern style“ в выборе и распределении светлой, затканной букетами кисеи, в покрытых лаком стульях, в изящных этажерках, в оригинальных и милых безделушках, в больших стройных лампах с причудливыми абажурами, в нежной живописи, бледной и немного химерической, в длинных хрупких вазах, живых цветах, беспрестанно возобновляемых, в утонченном нежном изяществе, которое она любила и от которого ее красота получала гармоническую очаровательность. Парк с его громадными аллеями из грабин, высокими и тенистыми, как церковные своды, с его лужайками-долинами, с тенью лип и дубов, где там и сям в зеленой полутени белелись статуи, спускался отлого до Серпантины, скромного протока, приветливо ласкавшего берега парка. И к тому море цветов.

Сюзанна была очарована сразу Кастельфлором; она в нем вкушала наслаждение чувствовать себя свободной, и к тому в обстановке легкой и приятной жизни.

Она была наивно счастлива видеть вокруг себя лишь веселые лица и драгоценные вещи. И в этот вечер совсем изящная в своем платье цвета „мов“ [19] Цвет Мов (mauve) — розовато-лиловый. она, подобно самой Колетте, составляла часть дорогой, но не крикливой роскоши Кастельфлора, как и те растения, распускавшиеся в саксонских вазах, подле пастушек в кружевных платьях.

Может быть она это сознавала. Она весело забавлялась всякою мелочью: партией бильярда, навязанной ею Мишелю до обеда и проигранной с неловкостью дебютантки, альбомом, перелистываемым ею, именем, произнесенным г-ном Фовелем, звучность которого казалась ей комичной, каким-нибудь словом Жоржа, которого бранила мать, гримасой Низетты, когда она приходила пожелать „спокойной ночи“.

В первый раз в том году Колетта велела подать кофе на террасе. Был чудный, ясный вечер, час счастливого отдыха; но Мишель не испытывал ни спокойствия, ни радости. Глубокая меланхолия приковывала его глаза к таинственной дали парка, на которую он пристально смотрел, склонившись на каменную балюстраду, слыша только шум разговора Сюзанны и Фовелей, из которого иногда долетало до него отдельное слово, удерживаемое памятью, хотя он не мог бы объяснить, почему именно это слово, а не другое.

Лежа в „rocking-chair“ [20] Кресло-качалка. , приводимом небрежно в движение ногами в желтых кожаных башмаках, Сюзанна, Занна или Сюзи — ее называли этими тремя именами — часто смеялась чистым смехом, внушавшим Мишелю нечто в роде жалости, как что-то очень хрупкое; этот смех напоминал ему и маленький хрустальный колокольчик, вызывая минутами злое желание разбить его. Затем он оторвался от этого болезненного самоуглубления и приблизился к дружески беседовавшей группе.

— Разрешите мне папироску? — спросил он вяло, вынимая свой портсигар.

И так как Колетта ответила улыбкой, он посмотрел на мисс Северн.

— Дым вас не беспокоит? — машинально настаивал он.

Молодая особа дала более сильный толчок креслу и ее кристаллический смех посыпался вновь.

— Папироска? меня стесняет? Дорогой! дайте-ка мне одну.

— Вы курите? — воскликнул Мишель, тотчас же возвращенный к действительности и в одно и то же время и недовольный и находя это забавным; более, однако, недовольный.

— Я курила с дядей Джоном… очень часто! И я люблю курить; это очень приятно возбуждает. Какой вы, однако, француз, Мишель! Ну, папироску, „please“ [21] Пожалуйста. , дорогой!

— Как хотите, — лаконически ответил Мишель.

И протянув свой портсигар молодой девушке, он вернулся и вновь облокотился на балюстраду.

— Благодарю, Майк [22] Английское сокращение — Мишель. , благодарю, — повторила мисс Северн.

Она уже зажгла папиросу и собиралась ее выкурить в самой очаровательной позе, с закинутой назад головой, следя с видимым удовольствием за голубоватыми легкими спиралями, которые развертывались и затем таяли в темноте.

— Как хорошо жить! как хорошо жить! — напевала она, — я довольна, я довольна, я довольна! Я не желаю ничего более на свете. Этот турецкий табак восхитителен!

Г-н Фовель, до сего времени молчавший, между тем как Колетта наполовину одобряла избалованное дитя, на этот раз искренно рассмеялся.

— Это ваш последний день, моя дорогая, наслаждайтесь им! Когда Мишель уедет, вы не будете иметь права быть довольной и забавляться таким образом!