Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

— Не будьте злым, Майк, — сказала она очень мягко.

Тогда, не отвечая, он обвил рукой талию молодой девушки и увлек ее под мечтательные звуки вальса, одного из тех венгерских вальсов, которые в своем бешено веселом ритме скрывают щемящую грусть и отчаянное веселье и как бы трагическое сожаление о предметах навсегда исчезнувших.

Сюзи подумала, что Мишель плохо вальсирует, однако ей было приятно вальсировать с ним.

В том одном, что он вел, увлекал ее за собою в опьянении этой немного дикой музыкой, было много удовольствия, но удовольствия, так сказать, „нормального“, не выводившего ее из равновесия, а наоборот, успокаивавшего ее, подкреплявшего и изгонявшего „blue devils“, влияние которых она только что испытала.

Она заговорила первая. Маленькое замечание относительно гармоничного эффекта двух господствующих цветов бала, то, что она сказала бы любому своему кавалеру.

Мишель ответил, любуясь тем же, чем она несколькими словами, выражавшими более полно то, что она хотела сказать сама, высказала только наполовину, восклицаниями и выразительными недомолвками, за недостатком точных выражений в своей немного бессвязной речи.

— Какие вам нравятся больше платья, „mauve“ или зеленые? — спросила она.

— Зеленые.

— А… скажите, Майк, между зелеными, каким вы дадите предпочтение?

Майк улыбнулся, и Сюзанна подумала, что у него очень молодой вид, когда он так улыбается.

— Платью м-ль Сенваль и вашему.

— В самом деле? мое платье вам нравится?

— Мне кажется, я вам уж это говорил.

— О! так двусмысленно!

— А теперь лучше, значит?

— Немного лучше, Майк, — продолжала она с невольным кокетством, — а между туалетом Маргариты Сенваль и моим, которому вы отдаете предпочтение?

Мишель еще раз улыбнулся. Она ждала с некоторым душевным волнением.

— Ваш, мне кажется, лучше.

— Почему?

— Потому что он более прост.

— А затем?

— А затем, я не знаю… может быть потому, что вы блондинка и аквамаринный цвет вам идет.

— Может быть, да.

— Заметили вы, что мы часто сходимся во вкусах? — сказал он дружески.

— Конечно, но только не во всем, только в мебели и в туалетах.

— Этого было бы мало.

— Насчет истории Хеттов? — спросила она с очень забавным беспокойством.

На этот раз он совершенно рассмеялся.

— Это было бы уже лучше.

— Насчет вальса?

— О! нет (он только что как раз сбился с такта), я очень плохо вальсирую.

— Очень плохо — нет, — поправила Сюзи с полной откровенностью, — но неважно. Однако я все таки очень рада вальсировать с вами.

— Вы очень любезны. Это в роде того, когда вам наступают на ногу, и вы отвечаете: „пожалуйста“.

— Нет, я люблю танцевать с вами… может быть это потому, что вы для меня кое-что, а другие для меня — ничто.

Инстинктивно, когда она ему это говорила со своим детским выражением, он притянул ее немного ближе к себе.

— Я, значить, для вас все-таки кое-что? — пробормотал он.

— Вы мой жених… и также мой кузен, — ответила она, улыбаясь.

Лицо Тремора опечалилось.

— Это верно, я забыл, — сказал он с некоторой напыщенностью, я ваш кузен!

— А вы, спросила она, вам приятно танцевать со мною?

— Что за вопрос! вы прекрасно знаете, что вы чудно вальсируете; я полагаю, что я не первый, который вам это говорит.

Если ей хотелось минуту перед тем причинить ему маленькую неприятность, они были квиты, хотя Тремор ничего не подозревал.

Музыка смолкла, они ходили по оранжерее, разговаривая с Жаком Рео, пришедшим поздороваться с Сюзанной; затем Мишель попросил другой танец у молодой девушки.

Она взяла свою маленькую записную книжку, но уже с неделю она в ней вела настоящую бухгалтерию. Видя листочки, покрытые нацарапанными именами, Мишель горько улыбнулся.

— Напрасно, не ищите; здесь нет более ничего для меня.

— Нет же, — попробовала она сказать, — только…

— Нет… и к тому же это и лучше, я прекрасно знаю, что танцевать со мной мало удовольствия.

Оркестр начинал наигрывать.

Так как Гастон Понмори медленно приближался, немного нерешительно, чтобы напомнить мисс Северн обещанный танец, Мишель на лету пожелал ему „добрый вечер“ и удалился.

Один момент Сюзи казалось, что она не в состоянии более веселиться, так ей было досадно на поведение Мишеля, но молодость, бьющая ключом молодость, еще не пресыщенная, взяла верх.

В кокетстве мисс Северн могло быть много бессознательности и простодушия. Желание нравиться было в ней так стихийно, так всепоглощающе, что она, казалось, задалась целью очаровывать также женщин, детей и самых простых людей, с которыми сталкивалась, и она была по-своему кокетлива с Колеттой, с Жоржем и Низеттой и с Мишо, как и со своими танцорами.

В кокетстве мисс Северн также было много веселья, удовольствия посмеяться, лукавой болтовни, немного насмешки без злобы над людьми, любовавшимися ею и показывавшими ей это. Но как бы то ни было, а Сюзанна была кокетка, кокетка неоспоримо, по природе, и если бы она даже не была такою, то, за исключением разве, если бы была создана из особого, нечеловеческого материала, она сделалась бы кокеткой в этот вечер, вечер ее первого бала, в опьянении от света, музыки, туалетов, в особенности от тонкой лести, расточаемой ей.

ее нежное изящество, сияние ее тонкой белокурой женственности раскрывались более законченными, более привлекательными, она это знала, и это радостное сознание своей красоты искрилось в ее словах и в ее улыбке, придавало бесконечно много выражения этой красоте.

Ею любовались, ее окружали, как маленькую королеву, и в удовольствии от своего триумфа, она чувствовала себя очень доброй, очень снисходительной. Все мужчины казались ей очень любезными, все женщины — прекрасными и весь мир пленительным.

Один момент она с удовольствием увидела Мишеля, танцующего с Маргаритой Сенваль, так как ей хотелось, чтобы все веселились, как она.

Она думала, что он придет затем пригласить ее. Она, отказывая всем, хранила для него котильон, повторяя себе, что он без сомнения придет его просить. Она испытывала желание танцевать еще с Мишелем; это желание заключало в себе потребность удовлетворенной гордости и может быть также другое более смутное чувство, которое Сюзи затруднялась определить. Но Мишель не пришел.

От времени до времени мисс Северн его замечала. Он спорил с серьезными людьми, он разговаривал, немного склонившись, с какой-нибудь особой в платье „mauve“, бывшей только зрительницей на бале или, одинокий, стоя в амбразуре двери, смотрел перед собой со скучающим видом. Несколько раз, танцуя, она старалась ему улыбнуться, но, несмотря на то, что она близко проходила мимо него, хотя она почти задевала его своим платьем, он ее не видел или не хотел видеть. Тогда она рассердилась и притворялась, что не замечает Мишеля, скользя перед ним в головокружительном вальсе, не смотря совсем в его сторону. Она прояснилась, когда молодой человек, наконец, пришел предложить ей руку, чтобы свести ее в буфет, но она прекрасно сознавала, что она и Мишель не были в одинаковом настроении, он, спокойный, немного вялый, она, возбужденная, очень живая, с пылающими щеками.