Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

— Вы прекрасно сделаете.

Если бы Сюзи заплакала или только немного обнаружила свое горе, Мишель упал бы к ее ногам, но вся трепещущая, в ожесточении своей оскорбленной гордости, мисс Северн сочла бы обидным для себя выказать такую слабость.

Молча прочел он письмо от начала до конца. Может быть для вида он продолжал пробегать его глазами. Сюзанна, раздраженная, произнесла опять со сжатыми зубами, хриплым голосом:

— Вы не поедете в Барбизон, вы не поедете, я вам это запрещаю.

Тремор поднял глаза и посмотрел пристально на молодую девушку.

— Вы мне запрещаете? — повторил он.

Затем он остановился, глаза Сюзанны блестели, ему казалось, что он видит в них слезу.

— Послушайте, — сказал он, стараясь взять ее руки, — не горячитесь так; это безумие. Я слишком поспешно рассердился, я был резок, я… дайте мне вам объяснить…

Она оттолкнула его с нервным смехом.

— Объяснить мне, почему ничтожное дитя, как я, понимает дурно такого великого человека, как вы, не так ли? Я вас благодарю. Достаточно, что вы объяснили это той ужасной женщине!

Внезапно охлажденный, Тремор отступил. Ах! так эта фраза, значит, обидела Сюзанну и она чувствовала себя униженной!

— Итак, — ответил он, — вы допускаете, что я мог сказать, я, что вы ничтожны и что вы меня плохо понимаете? Окажите мне честь поверить мне, что, если бы я вас даже считал такой, я не настолько бестактен, чтобы делать подобные признания графине Вронской.

Совершенно искренно Мишель совсем не помнил, чтобы он высказал подобную оценку; он мог говорить о своем прошлом страдании, о горечи настоящего, но он конечно не забылся до того, чтобы унизить молодую девушку, которая должна была носить его имя. Его воспоминания о странной и краткой встрече на дамбе Трувилля к тому же не были особенно точны. Что он хорошо знал, это то, что в тот час, когда графиня Вронская вызывала в его воображении призрак Фаустины Морель, он совсем не вспоминал маленькую отсутствующую невесту.

Почему Сюзанна не упрекала его за прошлое равнодушие, почему не произнесла она в гневе ни одного слова, которое было бы хотя намеком на ее любовь?

— Вы ей не сказали также, что женитесь, потому что жизнь ваша разбита? Мне то вы ведь это сказали! Я не так ничтожна, как это вам кажется, мой дорогой. И я умею читать.

Мисс Северн поднялась во весь рост в своем длинном платье; с каждым ее словом усложнялось недоразумение, возрастало ее раздражение, звучавшее между тем фальшиво; Мишеля ее слова поражали в самое сердце, уничтожая в нем приятное впечатление, очарование надежды, остававшиеся у него от предыдущих часов. Одно слово сблизило бы эти два существа, любившие друг друга, однако это драгоценное слово не выступало на уста ни одного, ни другого. Их сердце страдало, но лишь словами раздраженной гордости выражалась жалоба раненого сердца, а как легко в таких случаях вырастают недоразумения! Они ошибались, несчастные, и оба были неправы и оба — правы; в этом то и заключалась тайна их неразумной ссоры. Однако Сюзанна была так бледна, что Мишель испугался. Его невеста может быть его не любила, пусть так! но он то ее любил! Была ли боль, заставившая так побледнеть молодую девушку, страданием тщеславия или горем, он чувствовал ее рану и хотел ее перевязать.

— Я вас прошу, — сказал он еще раз, — успокойтесь; я клянусь вам, что я не сказал графине Вронской ничего такого, чем бы могло сегодня оскорбляться ваше достоинство. Я вам клянусь, что…

Она сделала несколько шагов, немного задыхаясь, но однако с высоко поднятой головой.

— К чему так много слов, — перебила она с крайней заносчивостью. — Не думаете ли вы, что я хочу вас удержать? Поезжайте в Барбизон, мой милый, и вкусите там возможное счастье… Пробудите прошлое!.. Может быть, этот раз не появится никакой граф Вронский… Нужно остерегаться быть слишком злопамятным или слишком гордым… Ступайте, ступайте… Это самое лучшее, что вы можете сделать.

Эта язвительная насмешка вывела Тремора из себя.

— Ах! это лучшее, что я могу сделать? — воскликнул он. — Ну — хорошо, я поеду, вы правы, поеду тем более, что не могу понять этой вашей смешной гордости, которая может рассматривать, как оскорбление себе, мой визит к двум женщинам, очень одиноким и очень несчастным. Что касается прошлого, будьте покойны, ничто не в состоянии его пробудить, оно совершенно умерло… и мое сердце также! Я последую вашему совету, Сюзанна, и завтра же поеду в Барбизон.

— Если вы туда поедете, Мишель, — возразила тот-час же, противореча себе, Сюзанна, у которой логика уступила место аффекту, — я вам клянусь, что все будет между нами кончено.

Мишель пожал плечами:

— Это совершенно ребяческая выходка, то, что вы сейчас сказали, вы это так же прекрасно знаете, как и я.

— Ребяческая выходка? я не думаю; я выйду замуж за кого-нибудь другого.

— За кого? скажите, пожалуйста, — спросил молодой человек с немного деланной иронией.

Она выпрямилась яростная:

— Почему вы уверены, что я никого не люблю, что я не страдала, не боролась?

Он напрасно старался сдержаться:

— О! Почему? Я предполагаю, что ничто не обязывало вас принять мое предложение.

Она посмотрела на него презрительно, затем сказала оскорбительным тоном:

— Вы забываете, что я искала богатства, мой милый!

Тремор едва не вскрикнул от обиды, но он прикусил губы.

— Не страдайте, не боритесь больше, Сюзанна, — ответил он с большим спокойствием, — только подумайте… Не знаю, знаком ли мне счастливый смертный, на которого вы намекаете, но я уверен, что смогу ему сломать голову раньше дня вашей свадьбы…

— Ах! вот что уж мне совсем безразлично! — возразила Сюзанна с восхитительной искренностью.

Эта маленькая нелепость, брошенная среди ссоры, показалась Мишелю безусловно прекрасной. В глубине души, может быть, он тотчас же понял настоящую цену угроз молодой девушки, может быть почувствовал, что было ребяческого в самой ее ярости, но на одну минуту мысль, что его невеста его не любила, могла любить другого, расстроила его совершенно, заставила видеть все в мрачном свете, лишила самообладания, и он бредил, говорил вздор, как и Сюзанна.

— Вы заставили меня забыть, — сказал он, овладев собой, — что вы избалованный ребенок; я не имею намерения продолжать спор, который считаю праздным. Но послушайте меня… Дайте мне говорить, прошу вас, — добавил он властно. — Я вам сказал однажды, что не люблю графиню Вронскую, я вам это повторяю еще, я вам повторяю также то, что я вам только что сказал минуту тому назад, что между ней и мной ничего не было сказано, за что бы ваша гордость имела право меня упрекнуть. Я встретил графиню Вронскую в Трувилле нечаянно, накануне моего от езда в Берген, и с тех пор я ее более не видал. Тем не менее я завтра отправлюсь в Барбизон прежде всего потому, что, мне кажется, я этим исполню только долг вежливости, и затем для того, чтобы вам доказать отныне, что я, вполне склонный всегда исполнять ваши желания, никогда не соглашусь исполнять приказания кого бы то ни было, даже вас.