Мэри Бэлоу - Рождественское обещание

– Рождественский подарок моей Элли, – пояснил мистер Трэнсом с едва заметной улыбкой. – Я купил его заранее, на тот случай, если буду еще жив, но я настолько слаб, что не смогу уже совершать рождественские покупки. Передайте ей это, милорд. И также письмо. В нем есть кое-какие пояснения.

– Я непременно сделаю это, сэр, – обещал ему граф.

– Да. – Мистер Трэнсом устало закрыл глаза. – В таком случае я прощаюсь с вами, мой друг. Простите меня за то, что я сделал. Вы еще будете благодарить меня, я уверен, и все же прошу у вас прощения. Моя дочь – это все, ради чего я жил после смерти своей дорогой жены.

– Она в надежных руках, – заверил его граф, чувствуя угрызения совести за явную ложь, и вспомнил прошлую ночь. – В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. До свидания, сэр.

Выйдя из спальни, он какое-то время постоял за дверью, прежде чем спуститься в гостиную. Граф почти готов был простить все больному старику. Тот как мог позаботился о будущем единственной дочери, использовав все, что у него было, – деньги. Кто может упрекнуть его за это?

Элинор стояла, глядя на огонь в камине. Отец умирал. Она знала это. Доктор предупредил ее, что это может случиться в любое мгновение. Разумом она понимала это. Однако когда услышала приглушенный стук копыт и шелест соломы под колесами экипажа, увидела завернутый в шерстяное сукно дверной молоток, неумолимость ужасной правды с новой силой потрясла ее.

Увы, не она, а ее муж первым справился о здоровье отца. Он, а не она, распорядился, чтобы доктор пришел в гостиную и сказал им правду. Ее муж, а не она, первым поднялся в спальню больного.

Элинор почувствовала, как у нее онемели руки и ноги, хотя доктор не сказал ничего нового, чего она уже не знала бы: ее отец умирает, и вскоре она останется совсем одна. Одна с чужим, жестоким и внушающим страх человеком, от которого не услышала ни единого слова сочувствия, пока они в гостиной ждали доктора. Элинор не нужно его сочувствие. Хотя нет, оно было нужно ей. Она ждала чьих-то добрых слов и добрых рук, любых, пусть даже его.

Открылась дверь.

– Вы можете подняться к отцу, миледи, – услышала она голос графа. – Он ждет вас.

«Как он?» – чуть было не вырвалось у нее. Глупые лишние слова. Элинор повернулась.

– Я останусь с ним, – сказала она, прямо глядя мужу в лицо. – Я буду с ним до последней его минуты. С вашего разрешения, милорд.

Граф кивнул.

– Я вернусь позднее, – промолвил он. – Справиться о его состоянии.

Элинор вдруг поняла, что все это время оставалась в шляпке и накидке. Сняв их, она положила все на стул и аккуратно оправила на себе платье. Она испытывала подлинный страх перед этой встречей с отцом, ибо знала, что теперь он уже не станет оттягивать неизбежный конец. Роковой конец уже близок. Элинор искренне хотела, чтобы кто-то был с ней рядом в этот момент, ей нужна была рука, на которую она могла бы опереться.

– Вы хотите, чтобы я пошел с вами? – неожиданно предложил ей граф.

– Нет, благодарю вас, – холодно посмотрев на него, возразила Элинор и, подобрав юбки, прошла мимо и стала подниматься по лестнице. Ей показалось, что в ней существуют две противоречащие друг другу личности: одна думает и чувствует, другая говорит и действует. Она подумала, которая же из них настоящая: Элинор Трэнсом или Элинор Пирс?

Ей показалось, что отец похрапывает во сне. Но когда Элинор кивком отпустила экономку и на цыпочках приблизилась к его постели, она убедилась, что он не спит.

– Папа! – воскликнула молодая женщина.

– Элли. – Она знала, что отец улыбается, хотя лицо его было неподвижным. – Моя маленькая графиня.

– Да, это я, – прошептала она и, нагнувшись, легонько поцеловала его в лоб.

– Он хорошо относится к тебе, Элли? – спросил отец.

– Да, папа, – солгала она. – Он очень добр ко мне.

– И ласков, Элли?

– И ласков, – ответила она, вспомнив боль и все остальное, что ей пришлось вытерпеть.

– Прости меня, Элли, – промолвил отец. – Я догадываюсь, что ты не этого хотела. Но я знаю жизнь лучше тебя и верю, что ты будешь счастлива. Ты простишь меня?

– Папа! – Это все, что смогла произнести Элинор.

– Я любил твою маму, детка, – продолжал говорить он. – Она подарила мне тебя, самый драгоценный в моей жизни подарок. – Его слова прерывались тяжелыми хрипами.

– Папа, – остановила его Элинор, – ничего не говори больше.

Он подчинился и умолк на какое-то время, лежа с закрытыми глазами, и ей снова показалось, что он уснул. Но он вновь открыл глаза.

– Обещай мне кое-что, Элли, – попросил он.

– Все, что хочешь, папа. – Элинор поближе наклонилась к нему.

– Не оплакивай меня долго, – промолвил он. – Я знаю, что ты меня любишь, детка. Но не стоит показывать это всему миру, носить траур и печалиться. Вы молодожены, Элли, и не пройдет и года, как ты станешь молодой матерью, я в этом не сомневаюсь. Недалеко и Рождество. Обещай мне, что снимешь траур еще до Рождества и отпразднуешь его как можно веселее. Ради меня, Элли. Это мой самый любимый праздник. Обещай мне.

– О папа! – не выдержала Элинор.

– Обещай, – настаивал отец и, протянув к ней исхудавшую руку, крепко сжал ее кисть.

– Обещаю, – проговорила она. – У нас будет замечательное Рождество, папа.

– Да, – прошептал он.

Это было его последнее отчетливо произнесенное слово. Когда он через какое-то время стал беспокойным, Элинор дважды давала ему усиленную дозу прописанного врачом лекарства. Она сидела у его постели, сложив руки на коленях, не решаясь прикоснуться ни к отцу, ни к его постели из опасения, что любым своим движением может причинить ему боль. Она видела, как под воздействием лекарства он погружался в тяжелое забытье, а когда оно проходило, она давала отцу болеутоляющее.

Так шли часы. Забытье прерывалось тревожными метаниями, отец ворочался и что-то бормотал. Он произносил нечто похожее на ее имя, потом на имя ее матери. Но вскоре, казалось, стал звать только ее мать.

Элинор потеряла представление о времени, помнила лишь, что ей предлагали отдохнуть, но она отказывалась. Однажды она согласилась поесть, но поднос с едой унесли нетронутым. Лишь появление врача, экономки или кого-нибудь из слуг приводило ее в себя. В ее память почему-то врезались слова экономки, что ее муж трижды приезжал и справлялся о больном.

Ей было все равно, прошло ли за это время несколько часов, дней или недель. Ей все казалось, что это вечер того дня, когда она впервые приехала к отцу после свадьбы. Ритм дыхания больного изменился, интервалы между хрипами становились все продолжительнее.

– Отлетает его бедная душенька, – чуть слышно проговорила экономка.

Элинор не поняла ее слов. Бережно держа отца за руку и прислушиваясь к его слабому бормотанию, она сама осознавала, что он покидает ее и делает это теперь, когда знает, что его дочь прочно заняла свое место в стане живых. Он более не думал о ней, а видел перед собой тех, кто ушел до него, – ее мать и своих родителей. Он уже попрощался с дочерью и лишь ждал той минуты, когда с него будет снято бремя изношенной плоти, уже неспособной служить ему.