Мэри Бэлоу - Сети соблазна

– Я слышала, что когда дети достигают четырех или пяти лет, тогда-то они наконец и начинают ходить, а не бегать.

Он посмотрел на нее насмешливо-угрюмо.

– То есть нам остается подождать всего лишь три-четыре года?

– Конечно, – сказала она, – сейчас мы могли бы оставить их на попечение няни и просто входить на цыпочках в детскую, когда они спят, чтобы бросить на них обожающий взгляд. Ведь вовсе не обязательно, Доминик, каждый день брать детей на прогулку в Гайд-парк.

– Тогда меня обвинили бы в том, что я жестоко поступаю по отношению к слугам, – отозвался с усмешкой лорд Иден. – Почему, Эллен, Чарльз должен не просто бежать бегом, но неизменно двигаться в направлении, прямо противоположном тому, в котором двигаются все остальные? Не уродился ли он в кого-либо из членов вашей семьи?

Она повернула голову и легко коснулась его губ.

– Нам еще повезло, что в парке хватает маргариток, чтобы занять Оливию, – весело проговорила она. – Пока девочка собирает цветы, она, в общем, остается на одном месте. И кроме того, Доминик, вы же знаете, что вы просто раздуваетесь от отцовской гордости, когда какая-либо знатная вдовица останавливается, чтобы восхититься близнецами.

– Хм! – отозвался он, кладя свободную руку ей под подбородок, чтобы вернуть ей поцелуй и продлить его. – Вы собираетесь пробыть здесь еще какое-то время, любовь моя, или мы поедем домой?

– Я скучаю по дому, – улыбнулась она. – Я всегда говорила, что буду счастлива, если смогу жить в деревне, и теперь, когда мои мечты осуществились, мои намерения не изменились. Просто мне хочется устроить Дженнифер. Она не счастлива теперь.

– Ей всего лишь двадцать лет, – сказал он, – и у нее столько поклонников, что голова пойдет кругом, если станешь припоминать их имена. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Вы думаете, она все еще вздыхает по Пенворту?

– Да, конечно, в этом не может быть никакого сомнения, – ответила Эллен. – Но он слишком горд, чтобы просить ее руки у ее деда, а она слишком горда, чтобы просить его сделать это. Положение просто безвыходное. Может быть, в этом году он вернется. Но ведь не имеет смысла ждать его приезда, верно? Наверное, нам нужно ехать домой.

– Поживем здесь еще недельку, – предложил он. – Поцелуйте меня еще раз, Эллен. В эти дни мы могли так мало быть вместе.

– М-м, – сказала она, откидывая голову на его руку и подставляя губы для поцелуя.

Но прежде чем они успели как следует обнять друг друга, в дверь постучали. Доминик тихонько выругался, прежде чем дворецкий растворил дверь.

– От мамы, – сказал он, хмуро глядя на поданное письмо. – Наверное, она все-таки хочет, чтобы мы отвезли ее сегодня вечером в своей карете.

– Что случилось? – спросила Эллен спустя некоторое время, глядя на его лицо, пока он читал письмо.

– Мэдлин приехала, – ответил он.

Эллен с сияющим видом прижала руки к груди.

– Ах, они приехали! Как я рада за вас, Доминик. Я же знаю, что вы по ней соскучились. Ах, как чудесно! Когда мы с ними увидимся?

– Не с ними, – ответил он, все еще глядя на письмо. – С Мэдлин. Она одна. Она приехала сегодня в почтовой карете. И тут же легла спать и спит до сих пор.

– В почтовой карете? – переспросила Эллен. – И без Джеймса?

Доминик сглотнул и посмотрел на жену.

– Она оставила его, – сказал он.

– Ах, Доминик… – Эллен шагнула к нему и поднесла к своей щеке его свободную руку.

– Я действительно не могу встать, мама. – Мэдлин перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. – Я очень устала. Мне хочется спать.

– Сойдите по крайней мере вниз к обеду, – убеждала ее мать. – А потом пораньше ляжете спать.

– Я не голодна, – ответила Мэдлин. – Я хочу лежать. Я хочу умереть.

Мать присела на краешек кровати и вздохнула. Потом ласково положила руку на голову дочери.

– Понятно, – сказала она. – Я не знаю, что именно вы чувствуете, Мэдлин. Я ведь не теряла мужа именно таким способом. Но я помню, что чувствовала, когда умер ваш отец. Ужаснее ничего нельзя даже представить. Плохо то, что жизнь при этом продолжается. Хорошее же заключается в том, что боль проходит.

– Она никогда не пройдет, – отозвалась Мэдлин, чей голос был приглушен подушкой.

– Сойдите вниз, поговорите со мной, – сказала леди Эмберли. – Я послала предупредить Седрика, чтобы он не приходил сегодня. Мы побудем одни. Пойдемте, вы расскажете мне, что произошло. Иногда поговоришь, и станет легче.

– Я его ненавижу, и я оставила его навсегда, – сказала Мэдлин.

– Да, дорогая. – Мать ласково взъерошила ей волосы. – Это вы мне уже сообщили, когда приехали. Но наверное, можно рассказать и побольше. Я не собираюсь тянуть из вас слова насильно. Если хотите, можете спать всю ночь и весь завтрашний день. Но если вам захочется поговорить со мной – сегодня я обедаю одна. Обед будет подан меньше чем через час.

Она встала и вышла.

Как ни странно, но Мэдлин показалось, будто ее бросили. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Ей было страшно одиноко. Она в Лондоне, мама внизу, Домми тоже в Лондоне. А впереди ее ждут визиты к многочисленным друзьям.

Скоро все изменится. Вокруг люди, с которыми можно разговаривать не замолкая, если ей того захочется. Люди, которые любят ее и станут слушать ее и принимать участие в разговоре. Одиночество кончилось. Больше не будет молчания Джеймса и его угрюмого настроения.

Но ей так одиноко, что у нее болит живот, и горло болит, и ее охватила такая вялость, что она даже пошевелиться не может. Пока она не сняла обручальное кольцо, она не сознавала, до чего привыкла вертеть его на пальце. Палец казался теперь просто голым.

И хотя после того, как он завершал свое дело с ней, они никогда не прикасались друг к яругу в постели, сейчас кровать, в которой она лежала, казалась ей без него огромной, холодной и пустой. Она повернулась на бок и положила руку на несмятую подушку подле себя.

Его здесь нет. Его не было здесь никогда и никогда не будет. Она вернулась домой, где прожила вместе с матерью столько лет. Она снова дома. Где ее любят, где она нужна. И наверное, завтра придет Домми – или она пойдет повидаться с ним. И с Эллен, и с младенцами. Нет, какие там младенцы!

Им уже больше годика.

Она снова дома. Можно забыть о кошмаре этих восьми месяцев. Можно расслабиться и начать выздоравливать.

Но постель такая пустая. Она сделала бы что угодно, подумала Мэдлин, крепко зажмурив глаза и сжав руку, лежащую на пустой подушке, в кулак – что угодно! – лишь бы открыть глаза и увидеть его рядом с собой, с его угрюмым лицом, непроницаемым взглядом и всем остальным. И завитком темных волос, который обязательно упадет ему на лоб, чтобы она могла откинуть его назад.

Боже! О Боже, ей действительно хочется умереть. Ей не для чего больше жить. На соседней подушке лежит ее рука. Левая рука, на которой больше нет кольца.