Элизабет Чедвик - Победитель, или В плену любви

Даже стойкий запах плесени в шатре Харви и грубое, шерстяное одеяло на кровати не умерили его энтузиазм. Нищим, без гроша ступил он на этот путь, но он чувствовал свое предназначение и верил, что путь сей приведет его к богатству и славе.

И когда это произойдет, никакие скелеты из стен до него не дотянутся…

Арнауд де Серизэ лежал в своем шатре и вглядывался в темноту. Клеменс лежала рядом тихо-тихо, но Арнауд знал, что она не спит. Волосы жены мягко щекотали грудь, ее бедро, прикасаясь к его собственному, дарило тепло. Маленький укромный уголок: их ложе отделялось от дочернего вышитой полотняной перегородкой. Сквозь нее доносилось ровное нежное дыхание Манди. Арнауд сожалел, что это не летний вечер, когда в такое время еще можно увидеть светлое мерцание волос жены и стройные линии ее тела. Мысли возвращали его к прошлому. Ему было двадцать, а ей — шестнадцать, когда они полюбили друг друга и стали супругами вопреки воле ее могущественного отца. Подумать только, дочь знатного лорда Стаффорда, девственница-блондинка — и заурядный придворный рыцарь…

В следующие шестнадцать лет они сумели пронести любовь сквозь лишения и испытания, боль и тяжкий труд. Любовь выстояла, оставаясь единственной защитой от житейской стужи. История их тайного бегства стала песней трубадуров, и до сих пор ее пели у каждого очага в походных лагерях молодые воины — такие же, каким он был сам, когда сжег за собой все мосты… И тут он еще раз подумал об Александре де Монруа и, нежно проведя пальцем по обнаженной руке жены, спросил:

— Как тебе брат нашего Харви?

— Тихий юноша… Но пока что, наверное, у него ни на что сил нет. Вот когда окрепнет, тогда и посмотрим.

— Но производит хорошее впечатление. — Усмехнулся в темноте Арнауд.

— Да, кажется достаточно приятным, — согласилась Клеменс, — но пока что я заметила слишком мало, чтобы составить суждение. Харви выяснил, почему он сбежал из монастыря?

— Все, что он сказал, — у мальчишки были самые серьезные основания. Но в детали не вникал. — Его рука скользнула к выпуклости груди и нежно погладила. — Конечно, Харви выслушал только одну сторону, а всегда имеется две или даже больше.

Какое-то время он молчал, обдумывая сказанное и наслаждаясь ощущением шелковистой кожи женской груди. В таком разговоре не было ничего необычного. Тихая беседа на спокойном ложе, ощущение близости друг друга в тишине ночи — счастливейшие моменты жизни. У них всегда было что сказать друг другу; что обсудить и о чем спросить друг друга. Наоборот, если Клеменс ничего не говорила, Арнауд ощущал беспокойство.

— Может быть, Манди лучше покрывать волосы, выходя в лагерь? — предложил он. — Для меня она все еще ребенок, но в глазах других мужчин, похоже, это уже не так… — Воспоминание о хищном взгляде ле Буше заставило его плотно сжать губы.

Клеменс накрыла его руку своей и погладила.

— Она уже превратилась в женщину. Да, ты прав, ей пора носить покрывало. — Голос ее дрогнул, когда она продолжила. — Я была ненамного старше, когда впервые увидела тебя во дворе замка моего отца…

От этик слов тело Арнауда пронзила щемящая нежная боль.

— Твои волосы тогда были тоже непокрытыми, — пробормотал он, — никогда не видел ничего прекраснее…

К волнующему воспоминанию примешалась боль; но если бы они тогда не поддались искушению, то… он, возможно, до сих пор охранял бы очаг лорда Стаффорда, а она стала бы женой какого-нибудь богатого барона…

— Не жалеешь? — тихо спросил он.

— Еще и как! — немедленно прошептала она, обдав теплом дыхания его плечо.

Арнауд напрягся, готовя себя выслушать нечто такое, от чего хотелось бы отгородиться…

Она легонько куснула его и прошептала:

— Глупенький мой, я за тобой пойду на край света и буду с тобой до скончания века. Но есть нечто…

Немного успокаиваясь, он спросил осторожно:

— О чем же ты сожалеешь?

Клеменс вздохнула и прижалась к нему.

— Иногда я тоскую о надежности прутьев моей золоченой клетки, о днях, когда не было не только забот, но даже сами мечты внушали наставники… У свободного высокого полета есть своя цена… Я боюсь за нашу дочь. Она так молода и наивна… И во всей круговерти турниров нет никого, кому бы можно было спокойно вручить ее честь и счастье…

Не впервые Арнауд ощутил вину и чувство неполноценности… Он — обычный рыцарь, да, опытный и умелый, лучший учитель боевых навыков, чем собственно боец. Безумие молодости позволило ему украсть экзотическую птицу из золоченой клетки, но всей жизнью он давно уже искупил грех. Никогда им не приходилось голодать. Он обеспечивал, а искусство швеи, которым обладала Клеменс, позволило жить с относительным комфортом. Но он не мог дать жене ту безопасность, которую давали прочные каменные стены, из-за которых он ее похитил.

— Осенью я попробую найти постоянную службу в свите лорда, — сказал он. — Наверняка сейчас нужны рыцари в дружины лордов, сейчас, когда Ричард в тюрьме, а Филипп во Франции может выкинуть что угодно…

— В этом году вам понадобится больше, чем просто попытаться, — спокойно отозвалась она.

Холодок предчувствия покатился по хребту.

— Клеменс?

Она взяла его руку и провела по своему нежному животу. — Я вновь беременна. Уже три месяца нет кровей…

Нежная округлость под его пальцами едва ли сильно изменилась. Впрочем, обнаженной он видел жену достаточно давно: ранние зимние вечера и поздние рассветы. Все разговоры и все любовные игры проходили во тьме.

— Но это же не… — начал он и тут же закрыл рот, отчетливо вспомнив ночь, когда он не сдержался и излил семя в блаженной нежности ее влагалища. И спросил только:

— Ты уверена?

Это был глупый вопрос. Конечно же, она была уверена. И главной причиной раздражительности и злословия в последнее время было именно сдерживаемое волнение.

— Ах, Клеменс… — проговорил он, обнял, прижал к себе, как бы закрывая от всего мира, и в то же время принялся быстро считать. Сейчас вторая половина апреля, почти канун дня святого Марка. Следовательно, к ноябрю появится еще один едок.

И вдруг его охватил ужас. Клеменс едва не умерла, когда рожала Манди. Бедра были слишком узкими, чтобы свободно пропустить головку ребенка… Старая Милдред продавала какие-то снадобья лагерным шлюхам, у которых случались задержки, но эффективность была, кажется, столь же сомнительна, что и состав. Да и Клеменс наотрез откажется принимать что-то подобное… Мысль о том, что он может ее потерять, была просто непереносима: ведь Клеменс — это все, что у него есть на белом свете…

Холодный пот выступил на лбу. Арнауд собрался с силами и сказал хрипло:

— Я начну искать еще до наступления зимы.

И почувствовал на груди кивок Клеменс, услышав ее слова: