Элизабет Чедвик - Победитель, или В плену любви

— Если понадоблюсь, я буду у реки. Со всем необходимым для письма.

Харви усмехнулся:

— А если я понадоблюсь, то ищи меня у Эдмунда Одноглазого, возле кувшина доброго вина.

Александр скатал гамбезон в рулон, сверху положил меч в ножнах; потом подхватил письменный прибор — небольшое бюро с ящичками — и перенес поклажу к коню. Приторочив все к седлу, он сел верхом и поскакал к реке.

За десять недель, прошедших со времени первого появления Александра в стане странствующих рыцарей-турнирщиков, Самсон — так прозвали коня, — получая вволю овса и ячменя в дополнение к подножному корму, отменно отъелся. Бока лоснились, как черное зеркало, мышцы обрели силу и подвижность. Он был не слишком крупным, но смышленым и сильным — пожалуй, идеальное сочетание для отработки навыков индивидуальных схваток. Даже Харви, весьма скупой на похвалу, ничего не мог сказать плохого о жеребце.

Сам же Александр все еще переживал унизительные мгновения, когда падал и валялся в пыли. Да, Харви сказал, что ему удается достичь больших успехов, чем можно было предположить. «Но я хочу стать бойцом сейчас, а не когда-то», — сказал громко расстроенный Александр. И в то же время он, понимал, что навыки просто так не приходят — нужно время, нужен труд до седьмого пота и нужен опыт…

Самсон прядал ушами и игриво заржал. Александр чуть сильнее сжал бедрами конские бока, направляя, как учил Харви. Выездка давалась неплохо; Александр уже мог обходиться без седла даже на легком галопе, мог сесть верхом без помощи стремени или какой-либо подставки. Но Харви говорил, что истинным испытанием и самым необходимым навыком должно быть умение самостоятельно вскочить в седло в панцире, при полном вооружении, и умение управлять конем без узды, только ногами, пока руки заняты щитом и копьем.

Александр уже примерял боевую кольчугу Харви, чистить которую ему вменялось в обязанности. Не так уже и тяжело, вес все-таки распределен по плечам и верхней части туловища. Затем он стал пристегивать поножи, надевать на кольчугу кирасу и, наконец, шлем; вполне можно двигаться, орудовать копьем и мечом, но вот достаточно проворно вскочить в седло — сомнительно… Оставалось надеяться, что это также будет достигнуто — пусть ценой ручьев пролитого пота…

Всадник поскакал к сонному речному потоку. Здесь, на краю Руморского леса, воды Сены были мутны и спокойны; синь небес отражалась в водной глади; у самой поверхности медленно пошевеливались длинные пряди водорослей.

Александр спешился, привязал Самсона на длинный повод к красному кусту боярышника, отвязал свой бювар и устроился с ним в тени у самой воды.

Он сам его сделал, выбирая подходящие поленья, терпеливо выстругивал и полировал каждую дощечку по вечерам у лагерного костра. Получилось аккуратное, клиновидное в плане приспособление, которое удобно было держать на коленях и ставить на какой-нибудь помост или стол. Лист пергамента со всех четырех сторон прижимался по уголкам специальными медными шинами. Чистые листы, перья и чернила размещались в маленьких выдвижных ящичках.

Харви, такой уверенный в себе на ристалище, с суеверным страхом смотрел, как Александр в первый раз разложил письменные принадлежности, пристроил бювар поудобнее, и начал писать первое из многих, как оказалось, писем, внося день ото дня все более заметный вклад в семейный бюджет.

Турнирщики быстро узнали, что Александр владеет каллиграфией не хуже писцов в замках и городах, может грамотно и правильно составить официальное письмо будущему покровителю или впечатляющее любовное послание. Он установил вполне справедливую цену и, что было самым важным, строго сохранял тайну переписки. Никто, даже Харви, не слышал от него ни слова о делах клиентов. Это способствовало росту репутации Александра и увеличению числа заказов.

Сегодня ему предстояло написать завещание для благоразумного, но не слишком оптимистичного рыцаря, который хотел в случае фатального исхода сражения по справедливости распорядиться имуществом, не оставив вдову без средств к существованию. Александр выбрал подходящее перо, очинил его маленьким острым ножиком и обмакнул в рожок с чернилами…

В этот жаркий день Манди изнывала от зноя. Голова, покрытая ненавистным платом, отчаянно зудела. Даже когда заводились вши, не было такого зуда. В шатре было душно, горячий воздух, наполненный запахами плесени и распаренной земли, затруднял дыхание. Как она завидовала людям, которые полуодетыми могли нежиться под легким ветерком, или детишкам, которые в чем мать родила вволю плескались и резвились у берега!

Манди аккуратно свернула законченную утром матерью и ею вещь — зимний двойной плащ из серой шерсти, сшитый для Александра де Монруа; он предназначался на замену истрепанной синей тунике, которую до недавних пор еще носил молодой человек. Странно думать о зимней стуже в такой жаркий день… Манди попыталась представить снег, завывание метели — даже дрожь пробежала по спине, но прохладнее не стало.

Мать ее отдыхала на своем ложе, скрестив кисти рук на выпуклости живота. Манди до сих пор еще не поняла окончательно, радость или обиду принесет появление в семействе малыша. Конечно, на ее плечи свалится больше забот и ответственности, конечно, с детством покончено; но ведь сколько радости принесет с собою маленький братик или сестричка. Манди при каждом удобном случае присматривалась к малышам и новорожденным младенцам, которых не так уж было мало в стане турнирщиков.

Клеменс до сей поры чувствовала себя прекрасно, цвет лица оставался здоровым и свежим, а волосы блестели, как золотой шелк. Фигура на шестом месяце беременности еще не стала неуклюжей, но округлость живота ясно показывала всему миру, что леди ждет ребенка.

Манди понимала, в каком затруднении находятся ее родители, которым в известной мере придется поступиться своей гордостью, и волновалась за них. Но что делать — турнир мало подходит для беременной; впрочем, подумала Манди, почесываясь сквозь плат, для любой женщины это не самое подходящее место.

И в это время в шатер вошел отец; каштановые локоны прилипли к потному лбу и шее, но Арнауд довольно улыбался, а его глаза радостно блестели.

— Девица-красавица, а мама уже встала? — спросил он и, не дожидаясь ответа, прошел вглубь шатра и откинул занавесь, отгораживающую супружеское ложе.

Клеменс, с чуть припухшим от дневного сна лицом и небрежно собранными в косу прямыми волосами, повернулась к мужу и слегка сонным голосом спросила:

— Что случилось, Арнауд?

— Любовь моя, любимая моя, — вскричал Арнауд, покрывая ее руки поцелуями. — Я получил!

— Получил — что? — робко спросила Клеменс.