Екатерина Мурашова - Глаз бури

После смерти своего первого супруга наша госпожа N осталась наедине с деньгами, сыном и ненавистью падчериц, которые всячески чернили ее где только могли. Было ей об эту пору 22 года. Сначала она не выезжала из-за траура, а потом из-за того, что не могла найти для себя круга. Сами понимаете, что молодая, здоровая женщина никоим образом не могла окончательно похоронить себя в таких годах. Несмотря на обретенное материнство, она, из-за более чем преклонного возраста покойного мужа, осталась наедине с совершенно неразбуженной чувственностью, которая теперь, четыре года спустя, властно требовала своего. Завести любовника в кругу своего мужа и падчериц госпожа N покуда не решалась, да, сказать по чести, она туда и не особенно стремилась, так как там присущая ей чухонская неловкость и недостаточная образованность всячески и немедленно выставлялись недоброжелателями напоказ. Ее обычными собеседниками и наперсниками в это время стали молодые домашние слуги, гувернантки и гувернеры сына, а так же различного рода приживалки и проходимцы, которые всегда слетаются на людскую неуверенность в себе, как мухи на мед. Понятно, что среди этого круга отыскались и те, кто согласен был согреть своим теплом опустевшую супружескую постель. Сама будучи крупной и статной (после родов все эти характеристики претерпели понятное природное усиление), наша госпожа N категорически предпочитала высоких и могучих сложением мужчин. Особи утонченного и аристократического облика казались ей попросту хлипкими и болезными. Особенное ее внимание привлекали ломовые извозчики, среди которых, как вы все знаете, попадаются просто удивительные экземпляры человеческой породы.

Один из таких экземпляров, по имени Ефим Сазонов, был даже взят ею в домашние кучеры, чтобы всегда иметь его поблизости от себя. Судя по отзывам немногих помнящих его людей, Ефим был человеком замкнутым, неумным, но крайне чувствительным к обиде и несправедливости, нанесенной как ему самому, так и другим, пусть даже самым незначительным тварям. Так, он крайне долго помнил любую, даже самую пустяковую ссору с товарищами и никогда не бил своих лошадей, жалея их, что среди ломовых извозчиков кажется просто-таки болезненным исключением. Зимой, задавая корму лошадям, он всегда бросал горсть овса мерзнущим воробьям, и, не входя в храмы, всегда подавал по копейке сидящим на паперти нищим.

Кроме всего прочего, была у Ефима и еще одна, достаточно редкая особенность. Оставаясь почти неграмотным, он был феноменальным счетчиком – безошибочно складывал, вычитал и умножал в уме огромные числа. В «салоне» госпожи N эта его способность пользовалась огромным и неизменным успехом.

Некоторое время такого безоблачного и почти пасторального существования принесло свои плоды – госпожа N понесла от Ефима. Поначалу она по неопытности принимала свою беременность за обычное недомогание (в прошлый раз она рожала почти девочкой и носила очень тяжело; в этот раз, на вершине женской зрелости, все происходило совершенно не так), а когда сообразила, что к чему, травить ребенка оказалось уже поздно, и ни одна из бабок за это ни за какие деньги не бралась. Госпожа N очутилась в очень сложном положении. Законов и прочих юридических казусов она почти не понимала, посоветоваться ей было не с кем. Падчерицы же, которые обе были замужем за крупными чиновниками, все эти годы находили удовольствие пугать ее тем, что они, мол, упадут в ноги не то министру, не то самому государю, докажут, что папенька на момент женитьбы детей иметь уже не мог, а стало быть, Николеньку она прижила с кем-то на стороне, а после – отсудят все, и выкинут авантюристку вместе с приблудышем на улицу. Верны ли эти угрозы, нет, госпожа N доподлинно не знала, но жила в непрерывном страхе не столько за свою жизнь и состояние, сколько за судьбу вундеркинда Николеньки, с грядущим возвышением и карьерой которого она связывала теперь все свои надежды.

Что ж делать с неожиданным и нежеланным ребенком? Беременность и роды у вдовы – событие настолько однозначное, что уж другого и повода не надо, чтобы падчерицам открыть на безнравственную мачеху настоящую охоту, – так или приблизительно так размышляла госпожа N. Получится у них или нет, – неизвестно, но уж репутации Николеньки, как сыну своей матери и уж, для общества выходит, неизвестно какого отца, все это наверняка повредит.

Поразмыслив еще, госпожа N принимает единственное доступное ее пониманию решение – беременность скрывать от всех до последнего, родившегося ребенка немедленно и тайно снести в воспитательный дом. А покуда никто не должен ни о чем знать, чтобы даже малейший слух не просочился в общество знатных и ждущих добычи гиен.

Единственным человеком, с которым госпожа N решила поделиться сокровенным, оказался Ефим. Ей казалось, что он имеет право знать, да и кто-то же должен будет отнести ребенка в воспитательный дом немедленно после рождения. Сама она явно не сумеет, а слугам доверять нельзя, так как среди них вполне могут быть болтуны и даже шпионы ненавистной родни.

Ефим выслушал новость по виду равнодушно, по-извощицки сгорбив могучие плечи и не глядя полюбовнице в лицо.

Далее госпожа N довольно бодро справляется со всеми трудностями своего положения, а в положенный срок вполне самостоятельно, как русская баба в борозде, производит на свет здорового младенца мужского пола. Обмыв его и завернув в заранее приготовленные пеленки и одеяльце, она вручает ожидающему Ефиму младенца и конверт с деньгами, и велит отнести все это в воспитательный Дом при больнице святой Ефросинии.

Ефим, не сказав ни слова, удаляется.

Увы! Мы никогда не узнаем, какие бури бушевали в тот осенний день в сумрачной первобытной душе ломового извозчика Сазонова. Вместе с младенцем его видели в нескольких по очереди кабаках, в которых он пытался напиться, но никак не мог достигнуть искомого. Тем, кто прислушивался к его неразборчивому бормотанию, вскоре становилось ясно, что он окончательно разочаровался во всем и замыслил погубить и себя, и младенца, полагая, что таким путем младенец избегнет уготованных ему мучений жизни и немедленно попадет в рай. Случайные собутыльники пытались утешить и уговорить его, но он никого не слышал и не слушал.

Тело Ефима нашли неделю спустя у берега реки Пряжки. Опознали его легко по своеобычному, псевдорусскому костюму, в который одевала своего кучера госпожа N. Когда ей сообщили о смерти Сазонова, она, уже совершенно оправившаяся после тайных родов, выказала все приличествующие случаю сожаления, признала, что Ефим был запойным пьяницей и выразила готовность оплатить похороны или оказать денежную помощь его родным, ежели таковые сыщутся. Родных не сыскалось.