Екатерина Мурашова - Танец с огнем

– Ну разумеется возьмусь… Для тебя… – со сложным выражением на длинном лице промолвил Рудольф.

– Отлично! Замечательно! Боже мой, как давно я как следует не веселился! – Сережа совершенно по-детски захлопал в ладоши и обнял приятеля.

Высокие старинные часы пробили два часа ночи. Клуб затих. В зале с зелеными столами остались только крупные игроки. В ресторане служители меняли скатерти и убирали огарки свечей. Пахло мылом и пролитым портвейном.

– «…Я вновь обманываться рад», – перефразируя, пробормотал себе под нос Рудольф, увлекаемый молодым князем в клубный буфет, который был открыт всю ночь.

Точно по слову поэта: средь шумного бала, случайно… Ну, пусть не совсем бал, да и случайностью это не назовешь: оба приехали поздравить с именинами старую графиню, общую родственницу, повинуясь истертым, но живым еще клановым узам. Но главное – они все-таки встретились. В старом особняке, пропахшем лампадным маслом и сушеными яблоками, с крутыми скрипучими лестницами и холщовыми обоями, расписанными маслом… где когда-то они играли в прятки, а потом уединялись в тесных проходных комнатах, чтобы тайком поцеловаться.

Безошибочным взглядом женщины она с самого начала оценила теперешнюю расстановку сил: он возмужал, она уже прошла пик молодости и свежести и начала увядать. Деревенский загар шел его смугловатому лицу, у мягких прежде губ появились твердые вертикальные складки. Выражение лица – стоическое, то есть: «На сем стоим и стоять будем. Но зачем?»

Рассудком выбрала тон разговора: родственно-доверительный. Воспоминания детства, невольно как будто вырвавшиеся полупризнания – а-ах! – пальчики к губам… – но, впрочем, какие секреты между кузеном и кузиной!

С удовлетворением увидела, что он – без всяких расчетов, по-прежнему ест глазами, увядания по-видимому (она старалась!) не замечает.

– Юлия… Юлия… – он смаковал ее имя, как драгоценное вино из столетнего погреба.

– Ах, Алекс, я так рада тебя видеть! Ты чудесно выглядишь, совсем взрослый, хотя мне, признаюсь, немного жаль того влюбленного в меня мальчишки… Как давно это было!

– Прямо сейчас, – сказал он. – Ты счастлива? У тебя ведь теперь есть все, о чем ты когда-то мечтала…

– В общем-то да, – задумчиво скосив глаза, словно перелистывая страницы невидимой записной книжки, сказала Юлия. – Я избавилась от родного дома, ежедневного созерцания своих драгоценных родителей и их скандалов – это уже много. Потом – деньги, драгоценности, возможность бывать в свете, путешествия за границу…

– Ты вообще не упоминаешь о муже. Он действительно, как когда-то говорила мне Надя Коковцева, – только средство?

– Ну разумеется. Так же, как и я для него. Здесь все, можно сказать, по-честному, и мы с князем в расчете.

– Ты счастлива? – упрямо повторил Александр.

– Что есть счастье? – Юлия пожала плечами. – Покой? Возможность не думать о завтрашнем дне? Может быть, приношение кому-то пользы или, еще более того, борьба за свободу народа, как считает, например, та же Надя? Сколько людей, столько и мнений. А ты, кстати… ты полагаешь себя счастливым?

– Нет, – твердо ответил Александр. – Мое счастье без тебя невозможно.

– Ах боже мой! – по-кошачьи поморщилась Юлия, скрывая довольство. Это было именно то, чего ей не хватало. Пустые комплименты света, хотя в них не было недостатка, наскучили ей неожиданно быстро.

Более того. Недавно, наблюдая из окна за грубой, но веселой игрой младшей кухарки и ухаживающего за ней конюха, она вдруг испытала странное и пожалуй что испугавшее ее чувство… Она вдруг представила себя на ее месте! Себя, княгиню Юлию Бартеневу, в девичестве фон Райхерт! Было от чего взволноваться…

– Но расскажи лучше, как ты живешь! Про мою нынешнюю жизнь можно прочитать в любом французском романе, или уж у графа Толстого в «Войне и мире», там, где «мир» и по-французски…

– Хм-м… – усмехнулся Александр. – Граф что-то писал о содомитах? Я упустил… Может быть, потому, что читал в основном «войну»?

– Пфу! Алекс! – Юлия сильно ударила мужчину перчатками. Он не шелохнулся и не убрал усмешки с лица. – Ты стал совсем деревенщина!

– Безусловно, ты права. Я огрубел. Странно, если бы этого не случилось, учитывая то окружение, в котором я живу.

– Что ж нынче в Синих Ключах? Твоя жена? Дочь?

– Про мою жену ничего не известно уже почти два года. Я даже не знаю, жива ли она. Впрочем, сведений о смерти Любовь Николаевны ко мне тоже не поступало…

– Но деньги? – ухватилась за понятный ее разуму критерий Юлия. – Ты посылаешь ей деньги? Ее часть доходов с имения и прочее… Она же должна на что-то жить!

– Мне некуда посылать, Юлия. Я не имею и не имел от нее вестей. Деньги лежат в банке. Если Люба так и не найдется, их унаследует Капитолина.

– Тогда она точно мертва. Или безнадежно лишилась ума, так, что позабыла все на свете, – с немалым удивлением Юлия обнаружила в своей душе даже нотку жалости к пропащей Любе. – Без денег нельзя жить нигде. Но ты, получается, наконец свободен от Осоргиных?

– На что мне такая свобода?

Ей хотелось, чтобы он сказал: «без тебя». Но он заговорил о другом.

– Синие Ключи – организм, личность. Люба говорила мне об этом когда-то, но я не слушал и не понимал ее. Теперь сталкиваюсь, даже борюсь с этим организмом едва ли не ежечасно. Они все, оно всё – и я… Иногда, даже довольно часто, мне удается победить, повернуть по-своему. Но на это уходят все мои силы…

– А твоя дочь?

– Капитолина разрывается между нами. Ей хочется полюбить меня, ведь она фактически не помнит своей матери. Мне жаль ее. Но она похожа на Любу…

– Что, тоже безумна?! – с искренним испугом воскликнула Юлия.

– Нет, нет! Она совершенно разумная девочка, а учитывая все привходящие, так и очень развитая для своих пяти лет – умеет, к примеру, читать, отлично ездит верхом… Когда я говорил о ее сходстве с матерью, я имел в виду другое: вот эту Любину глубокую, но никому в сущности не понятную эмоциональность. Капа все время что-то сложно и, должно быть, интересно переживает… Но что? Впрочем, проистекающие из ее переживаний поступки куда менее экстравагантны, чем у матери…

– Да уж хочется надеяться! – нервно усмехнулась Юлия. – До сих пор помню, как она насыпала мне в суп маргариток!

– Это была дань восхищения твоим совершенством! – рассмеялся Александр. – А вот мне, когда я только появился в усадьбе, она напустила в постель лягушек! Я лег, а там, под одеялом – мокро, скользко и все шевелится…

– Бр-р! Я бы сама рехнулась! Ненавижу змей, жаб и лягушек! А сумасшедших, честно признаться, попросту боюсь. Когда вижу их (особенно детей!), сразу начинаю сомневаться в существовании божественной благодати… В общем и целом, как я понимаю, можно только радоваться, что твоя жена тебя покинула. Я бы тоже не возражала…