Екатерина Мурашова - Танец с огнем

– Это называется обнаженная натура, – улыбаясь, объяснил Илья. – Но там не только женщин, там и мужчин рисовать надо. Чтобы почувствовать, как устроено тело человеческое.

– А ты, коли барин тебя в город учиться пошлют, тоже будешь баб голяком рисовать? – спросила Марьяна.

Илья засмеялся и кивнул. Глаза у Марьяны стали как голубые тряпочные пуговицы. Она о чем-то задумалась, а потом подмигнула юноше.

– Так касательно же мазни твоей… Ты учти: иные могли бы в охотку и посидеть смирно, когда работы в дому немного и барыня к себе не требует. Понабивал бы покудова руку… Что тебе девчонка-то? Где у нее, как ты говоришь, тело?

Илья покраснел мгновенной волной, сплошь, как обычно краснеют рыжие люди. А Марьяна продолжала:

– А коли уверен в себе, что не промахнешься, делал бы уж барынин портрет в кружевном платье, с левреткой ейной. Подлизаться-то к хозяевам никогда не грех… Ох, легка на помине!

На поляну меж тем вышли женщина с еще красивым, но брюзгливо увядающим лицом и высокий мальчик в новой гимназической шинели, с изящной тростью в руках.

– Мама, мама! Вы поглядите только, какой огромный жук! – бросилась к женщине Наташа. – Я таких никогда еще не видала! Вон, вон он летит! Видите?

– Где? Где, Наташа? – послушно заозиралась женщина.

Мальчик-гимназист споро шагнул вперед и ловко рассек тростью воздух. Важное гудение прервалось.

– Вот, Елизавета Маврикиевна, пожалуйте, – он указал тростью. – Вот этот жук!

– Николенька, зачем?! – рассерженно крикнула присевшая над поверженным жуком Наташа. – Вы ему крыло помяли, он теперь не сможет лететь!

– Наташенька, бог с тобой, детка, – рассеянно проговорила Елизавета Маврикиевна, мельком взглянула на беспомощно копошащегося жука и брезгливо поморщилась. – Николай! Оставьте эту гадость! Давайте лучше взглянем на плоды искусств… И вот покушать Наташеньке непременно надо…

Илья и Марьяна молча поклонились Елизавете Маврикиевне.

Девочка послушно отвлеклась, тут же заметила разложенные на скатерке яства, схватила румяный пирожок, откусила, пригласила радушно:

– Да вы тоже берите, маменька, тут много. И вы, Николенька. Очень вкусно! Илюша, ты же с утра голодный, иди сюда!

Гимназист Николай взглянул надменно. Рыжий художник отрицательно помотал головой.

– У тебя руки в краске? Так я тебя сейчас покормлю! Хочешь? Вот, кусай!.. Мама, Николенька, взгляните, как у Ильи на картине замечательно получается! Все-все как по-настоящему! Только меня ему никак не нарисовать, потому что я бегаю все время… Да кусай же ты, Илюша!

Елизавета Маврикиевна наблюдала за разворачивающейся сценой с добродушной иронией. Наташа, сама с младенчества малоежка, очень любила всех кормить – и лошадей в конюшне, и лебедей в прудах Синих Ключей, и собак. Причем кормила настолько истово и упорно, что левретка Елизаветы Маврикиевны, обладавшая независимым и сварливым характером, просто рычала при приближении старшей хозяйкиной дочери с очередным куском в руках.

Илья снова покраснел, не зная, как себя вести. В конце концов, он отобрал у Наташи пирожок испачканной рукой и буквально затолкал его себе в рот. Аккуратный гимназист Николай смотрел на обоих с брезгливым неодобрением.

Закончив кормление Ильи, Наташа огляделась. Взгляд ее упал на серебряный кофейник, победно и ослепительно сверкнувший на весеннем солнце. Девочка подпрыгнула на месте от восторга, дернула художника за рукав блузы и воскликнула:

– Илюша, ты гляди, гляди, как блестит красиво! В комнатах он ни разу, ни разу так не блестел! А вот нынче, когда его погулять вынесли… Ты это нарисовать можешь? Солнышко в кофейнике, а? А, Илюша?

– Солнечное сверкание очень трудно передать на холсте, – солидно ответил Илья. – Нету такой краски. Но опосредованно попробовать можно, а поскольку кофейник не станет от меня бегать и за жуками гоняться…

Наташа весело рассмеялась шутке Ильи.

– Но все равно мне так нравится, как он блестит! Правда красиво, мама?! Даже кофе с еще пирожком захотелось!

– Марьяна, налей Наташе кофию, да сливок побольше! – немедля распорядилась Елизавета Маврикиевна и добавила, улыбнувшись дочери. – А раз этот кофейник тебе так нравится, так мы его тебе в приданое дадим. Непременно. Взглянешь на него после и сразу вспомнишь теперешнюю весну… солнце… детство свое…

Женщина лирически и слегка печально вздохнула.

– Рано еще Наталье о приданом думать! – энергично сказал вышедший на полянку мужчина.

Илья и Марьяна снова поклонились, тупя взгляды. Наташа же не бросилась к отцу, как недавно к матери, но присела в вежливом реверансе.

– Здравствуйте, Александр Георгиевич! – щелкнул каблуками Николай.

– Здравствуйте, здравствуйте всей честной компании! – тоном человека с неизменно хорошим аппетитом поздоровался Александр Георгиевич, приобнял жену, потрепал по щечке Наташу, подмигнул Николаю. Потом с заинтересованным лицом прошагал к расставленному мольберту. – Нуте-с, нуте-с, что у нас тут?.. Воды и природы получились, надо признать, изрядно… На мой взгляд, куда лучше, чем на иконках твоего учителя-богомаза… Видел я в доме и рисунки твои. Особенно мне глянулось там, где жеребец на дыбы встает и где девка воду на коромысле несет. Верная рука. Полтора, если не ошибусь, года, как ты из деревни пришел, но дьяку нашему тебя явно учить больше нечему… Что ж, Илья, выходит, и вправду тебе от Бога дарование отпущено? И нам, стало быть, надо действовать соответственно… А как ты скажешь, Николай?

Гимназист, повинуясь просьбе Александра Георгиевича, впервые прямо взглянул на рисунок Ильи. Хмыкнул, поджал тонкие губы.

– У нас в гимназии половина пятого класса поизрядней рисует. А сестра моего лучшего друга так и вовсе пишет с натуры такие акварели, что хоть сейчас на выставку…

– Неправда! Неправда это! – крикнула Наташа. – Папа, не верьте ему! Не могут школьники лучше Илюши рисовать! Николенька это нарочно сказал!

Глаза девочки засверкали нешуточным гневом.

– Ладно, ладно, – успокаивающе сказал ее отец. – Я сам вижу, что у нашего Ильи природные способности. И вопрос об его обучении в Москве стоит в полный рост.

– Благодарствую, барин, – пробормотал, еще раз поклонившись, Илья.

– А на Николеньку ты, Наташенька, не ругайся! – усмехнулся Александр Георгиевич и лукаво погрозил дочери пальцем. – Имения наши рядом, возраст у вас подходящий. Кто знает, как оно обернется. Вот подрастешь ты, выйдешь за него замуж, а он тебе и припомнит…

– А я не хочу за Николеньку выходить! – надулась Наташа. – Он недобрый, он моего жука палкой покалечил… Мама, скажи! – девочка отвернулась от отца и его добродушно-игривой улыбки. – А если уж так надо всем замуж идти, так я бы лучше за Илюшу пошла. Он добрый и ласковый, видит красиво и всегда со мной разговоры разговаривает. Мама, можно мне?..