Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

С другой стороны, капитанского приказа запретить это он, видимо, не имел. Наоборот, имел приказ воздерживаться от любых крайностей до тех пор, пока на борт не доставят мешки с выкупом. А то гоняйся потом на галере за шаиком, как волк за крысой.

Так что командиру азапов оставалось только скучать.

– Vita sine libertate nihil, militare est! [13] – пропел рыцарь послушания особенно прочувствованным голосом. И поднялся с колен, сделав знак агасы.

Втроем, вместе с тем самым азапом, что сопровождал Фондерцу еще от кормового трапа, они медленно двинулись в сторону мачты. Вряд ли многие это заметили: посредник был единственным, кто встал, а молитва все еще продолжала звучать.

Джанбал смотрела – и ничего не могла понять. Ну да, сказал он то, что сказал. И Ламии не отходит от кормила: настолько важно это, что он даже не пересел в лодку, идущую к галере. И Джанбек счел для себя обязательным быть на шаике, причем важно даже не то, что он решил, а что его приняли: сейчас там любой гребец будет в цене, даже с помятыми ребрами. Есть еще трое гребцов с шаика против стольких же пиратов, правда, далеко, возле кормы, в лодке, не видимой под весельной палубой. Да еще дюжина безоружных пленников.

Но… ведь это и все.

Что же будет дальше?

Вот он идет, посредник, рыцарь послушания, барон фон-дер-цу-и-прочее. Один среди многих. Безоружный меж двумя опытными в абордажных схватках воинами, каждый при сабле, ятагане, нескольких кинжалах, разве только пушку еще остается добавить. А у него лишь этот «меч посредника» на поясе, непристойно шутовской в своей безопасной огромности. Длинные, Бал чуть не до подбородка пришлись бы, пустые ножны… эфес для двуручного хвата, да еще с возможностью перехватов – как рукоять абордажного топора, добрых пять ладоней… до странности малого размаха крестовина с защитными раковинами по обе стороны клинка…

Не клинка, а того пустого места, где он должен быть.

И все равно – тяжел он, этот меч. Судя по тому, как раскачивается на каждом шагу рукоять, весит сравнимо с боевой саблей. Это даже без учета веса ножен.

Тяжел и плохо уравновешен.

– Сейчас… – негромко проговорила Джанбал. И легонько коснулась того места на груди Айше, где, она знала, под паранджой скрыта «слеза моря»: бебут в костяных ножнах, с янтарной рукоятью. Но что куда важнее – с двуострым стальным жалом.

И все-таки она совсем не угадала. Все мысли Бал были о кресальном замкé – редкой, мало кому ведомой новинке. И, соответственно, о потайной пистойе , в которую сейчас обратится эфес посреднического меча, как глиняные черепки в сказках золотыми монетами оборачиваются.

Но когда огромная рукоять покидает пустые ножны, на ней не открывается зев огнестрельного ствола. Зато из ее недр с тихим щелчком выскакивает узкий клинок длиной в те же пять ладоней.

И то, что оказывается в руке посредника, – настоящий меч. С которым можно и пасть достойно, но лучше все-таки победить.

Азеблер-агасы тянул саблю из ножен – яростно и мощно, но замедленно, как то бывает во сне. Или в смерти. Он ведь и был мертв уже: острие вошло ему в правое подреберье, а вышло над левой ключицей, не дав вскрикнуть, мгновенно пробив все, что у человека предназначено для жизни. Но агасы был из тех пиратов, которые расстаются с оружием не в миг смерти, а позже.

Его подручный, рядовой азап, не успев даже схватиться за саблю, мягко осел возле мачты. Воистину да будет благословен Каторжный Паша: если не за все свои деяния, то хотя бы за тягу к роскоши, за стремление превратить пиратскую галеру в подобие дворца, отчего палуба щедро устлана дорогими коврами.

Происходящее все еще остается незамеченным: с кормы не видно (снова – благословение Каторжному Паше за его любовь к пышным атласным драпировкам и шелковым пологам!), а те, кто столпился сейчас ближе к носу, продолжают смотреть на молящихся гяуров. Считаные мгновения ведь прошли.

Рыцарь послушания, склонившись над мертво привалившемуся к мачте азапу, выдергивает у него саблю из ножен и ятаган, вместе с ножнами, из-за пояса. Взглядом указывает Бал на агасы.

Девушка бросилась к умирающему пирату, но тот рукоять своей сабли сжимал в ладони так, что не пальцам Джанбал пересилить этот хват. А вот ятаган из-за его кушака – долой. И курдэ, тесак-полусаблю для абордажного боя, тоже удается вытащить, она у командира азапов была подвешена между лопаток, чтобы из-за плеча обнажать.

– Мне! – почти вскрикивает Айше, но Бал не обращает на нее внимания: только Аллаху ведомо, как ее названная сестра умеет обращаться с саблей, – похоже, никак. Сейчас здесь командует барон Фондерцу.

А тот делает нечто странное. Сорвав с плеч белый посреднический плащ, швыряет его за борт. Похоже, в края там вшиты свинцовые или медные грузила: плащ полетел не как ткань, а как брошенный камень, пересек частокол галерных весел, сейчас поднятых и поставленных на упоры, и уже в высшей точке броска развернулся, взмахнув над морем белым крылом. Еще прежде, чем это произошло, рыцарь послушания с силой бросает сначала саблю, потом ятаган, причем с такой скоростью, что они догоняют друг друга в полете. Не через борт, конечно, а через головы стоящих на носу пиратов, так что упасть оружию надлежит рядом с все еще молящимися пленниками.

Не дав себе даже мгновения, чтобы задуматься, Джанбал проделала все то же с доставшимся ей ятаганом и полусаблей. После чего впала в ужас. Что она наделала, безумная: хоть бы один клинок себе оставить!

В этот самый миг рука сраженного наповал агасы наконец тоже умерла – и разжалась, выпустив сабельный эфес.

Тут же со стороны кормы коротко, но резко грохнуло. И еще дважды, почти подряд. Так что по меньшей мере часть пиратов обернулась не на звон упавших клинков, а на этот грохот.

Снизу, из-под борта, поднимались облачка порохового дыма.

Приглушенные расстоянием хлопки огнестрельной пальбы доносятся сейчас и от устья гавани, где замерли друг против друга шаик и капитанская лодка. Но туда уже никто не смотрит.

Да и вообще хоть как-то среагировать успели далеко не все. Ближайшего пирата Фондерцу достал на полуобороте – и, оставив в нем меч, все-таки коротковатый для серьезного боя, дотянулся до его оружия, тяжелого палаша. Следующего врага встретил уже этим палашом.

Спина рыцаря послушания теперь не покрыта плащом, и видно, что сзади за поясом у него торчит… нечто странное. Но это не кинжал, не тесак, да и не щит, поэтому Бал тут же перестает замечать эту вещь: сейчас значение имеет только оружие.

Все вскипело движением, криками, звоном стали. Бал видит, как стремительно метнулась на кого-то Айше с обнаженным бебутом в руке, а потом подруга перестает умещаться в ее внимании, сузившемся до своей сабли и ближайшего противника. Удар – мимо! – отбив, отбив, уход, отбив… Саблю Бал держит острием вниз, лезвием вперед, рука на уровне головы, танцующий шаг, движение тела по кругу, движение клинка режущее, от кисти, не от локтя… Точностью девушка возмещает недостаток силы, метит в лицо и руку, свои пальцы бережет подтяжкой лезвия. Пирату это в новинку, никогда он не встречался с таким стилем, а вот знай, такова она – walka krzyzowa , шляхетское искусство благородного клинкового боя… Перебросив саблю из правой в левую, сумела дотянуться, полоснуть по запястью; скользящий шаг вбок, с присядом, почти за спину врага, сабля снова в правой – и наконец-то не подрезка, а рубящий удар: горизонтально, на уровне лопаток.