Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3

Марк Юлиан прислушался. Прерывисто дыша, новый узник, как побитая собака, подполз к противоположной стене и лег там. Вскоре к окошку двери подошел стражник с факелом, и Марк Юлиан увидел лицо своего соседа.

Похожий на ленивого хорька, с покатыми плечами и светлыми, как солома волосами, зачесанными вперед и напоминавшими крышу, этот человек был ни кем иным как помощником Петрония. Его звали Бато. В заговор его вовлек сам командир несмотря на его явную неохоту. Марк Юлиан оцепенел от ужаса. Бато знал слишком много об участии в заговоре обоих префектов.

Проклятье Харону! Он нерешителен и слаб. Его арестовали по обвинению в заговоре или предательстве, пыток ему не избежать, и тогда он выболтает все, что знает и не знает, стоит лишь палачу взяться за раскаленное клеймо.

Но его не допросили сразу же, значит, он может быть брошен в тюрьму по иной причине. Марк Юлиан подождал, пока не сменились два караула. За это время в камеру посадили еще пятерых. Судя по разговору стражников, это были бедняки-плебеи, взятые за участие в уличных беспорядках. Наконец Марк Юлиан попробовал заговорить с Бато, но тот в ответ лишь хныкал и стонал. Тогда он рассказал помощнику Петрония вымышленную версию о своем аресте в надежде завоевать его доверие. Они не называли друг друга по именам, и Марк Юлиан говорил только шепотом. Узнать его в кромешной тьме Бато не мог, в этом можно было быть совершенно уверенным. Он спросил Бато, за что тот был арестован. Бато ответил без утайки, напоминая насмерть перепуганного ребенка, который тянется к руке взрослого.

— Доносчик назвал меня в числе тех курьеров, которые доставляли приказы Сатурнина командирам рейнских легионов, но это же полнейший абсурд. С тех пор как я служу курьером, случилось уже три заговора.

«Все кончено. Мы пропали, — подумал Марк Юлиан. — Обвинение в заговоре. Его наверняка будут пытать. Трудно поверить в то, что Домициан до сих пор сажает людей по делу о давно забытом мятеже. Как только Бато назовет имена Петрония и Норбания, наши планы рухнут, и какому-нибудь моему последователю придется начинать все сначала, обрабатывать человека за человеком, двигаясь как черепаха, чтобы заручиться поддержкой преторианской гвардии и избежать гражданской войны».

Вскоре Бато совсем лишился присутствия духа и в отчаянии стал колотить кулаками по стене, сбив их до крови. Он плакал и звал кого-то по имени Кальпурния. Очевидно, эта женщина была его матерью или любовницей. Марк Юлиан тем временем лихорадочно размышлял, как спасти заговор и его участников.

Нельзя было допускать Бато на допрос. Скоро за ним придут — они водят в палату пыток людей из всех камер этого коридора поочередно. О, прекрасная Немезида, что же делать?

Остается единственный выход — выдать себя за Бато и сделать это как можно убедительнее. Надо выдержать пытки. Да, так и следует поступить. Рано или поздно они поймут свою ошибку. Чтобы свести риск к минимуму, необходимо передвинуть покушение на день ближе, тогда у них совершенно не останется времени на выяснение причин подмены Бато. Да, все сыграют отведенные им роли в назначенный час, но Домициан должен умереть сегодня.

Он подошел к окошечку в двери, забранному решеткой, и стал всматриваться в лица тюремных стражников. Ему нужно было срочно передать Петронию приказ об изменении срока, однако те стражники которых он видел, были либо преданными слугами Императора, либо ничего не знали о заговоре.

Позднее по-разному рассказывали об этом рассвете Некоторые утверждали, что как только солнце выступило из-за горизонта, его восхождение прекратилось, словно небесное светило желало предотвратить наступление дня. Другие заявляли, что при восходе солнца на западе появились две луны. Путник же, оказавшийся в тот час на одной из больших дорог, ведущих в Рим, сообщил, что внезапным порывом ветра сорвало табличку с надписью, висевшую на триумфальной арке в честь побед Домициана и разбило вдребезги о придорожную надгробную плиту. Ходили слухи, что ни одному младенцу из тех, кому выпало несчастье родиться в то зловещее утро, не удалось прожить более девяти дней.

Это был четвертый день августовских Игр. Проснувшись Суния поежилась от неприятных мыслей. Это должно было произойти сегодня.

Антоний. Клеопатра. День великого противостояния, когда решается все.

Суния поняла, что ее разбудил голос Аурианы, полный надежд и тревог, который произносил молитву к Фрии.

— Ты, являешься красно-золотой короной солнца, зажигая огнем жизни глаза каждого человека…

Эти слова напоминали Сунии о родине, о том, что они потеряли: следы ног в грязи вокруг деревянных идолов, изображавших Фрию, дождевая вода в этих следах, шорох дождевых капель, стекающих по листьям рябины, образ строгой матери в черной одежде, возлагающей лилии на могилу Бальдемара.

— … накорми меня своим молоком. Зажги огонь в моем очаге. Я знаю, что я заблудилась. Умоляю тебя, отправь меня домой! Я боюсь этого дня. Положи руку мне на лоб и иди со мной, пока солнце не окажется на середине неба. Позволь мне возлюбить месть, чтобы я смогла рассеять тьму, которая преследует мой народ. Пусть Бальдемар знает: сегодня! Я либо освобожу его, либо приду к нему. День его смерти больше не будет окутан скорбным горем. Ты, кто следит за нами глазами солнца и луны, пока мы не превращаемся в прах… Твоя природа — справедливость, твои ветры воспевают закон. Если я буду повержена, обними меня своими руками из благодатной черной земли. Я — волчица. Пусть мой меч разит насмерть. Кровь моих родных вопиет из земли к отмщению.

Замок в камере тихо щелкнул, и дверь медленно отворилась.

— Нет! — сказала Суния, вставая на ноги. — Не сейчас!

Ауриана повернулась, вздрогнула, а затем быстро подошла к Сунии. Их время вышло.

— Суния, послушай меня! — волнуясь, начала Ауриана, чей голос звучал мрачно. — Если меня постигнет неудача и если он… разыщет тебя — не говори ему о ребенке.

— Не скажу. Зачем доставлять ему еще большее страдание!

На пороге стояли два стражника из ночного караула и наблюдали за ними.

— Передай ему, что я пошла на это потому, что меня нельзя отделить от моего народа. Мы — единая плоть. Скажи, что я люблю его больше, чем может любить человеческое существо. Я никогда раньше не думала, что способна на такую любовь. Я не помню, говорила ли я ему это. И еще, Суния…

— Не эта? — грубо перебил их один стражник. — Это же любимица Эрато. Лаций, ты делаешь ошибку, и бьюсь об заклад, она станет твоей последней ошибкой в этой школе.

— Это не ошибка. Выводи ее, да побыстрее.

— Но Эрато…

— Эрато здесь не причем. Делай, что тебе велят, или ответишь перед Планцием и устроителем Игр.