Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3

Стражник неохотно вошел в камеру и прикоснулся к руке Аурианы тупым концом своего копья.

— Пошли, Клео. Пора одеваться для аудиенции!

Ауриана прижала к себе Сунию.

— Не грусти! Наши земляки будут судить о ходе поединка по твоему лицу. Держись поближе к Торгильду и Коньярику. Суния! — Ауриана взяла в руки аурр и протянула ей. — Это очаг мира. Для чего он был возвращен мне судьбой, если не для того, чтобы помочь нам вновь обрести свою родину?

Суния осторожно дотронулась губами до амулета землей. Затем Ауриана отстранила ее от себя и одела плащ с капюшоном, который стражник давно держал наготове. Суния заметила, что руки Аурианы при этом дрожали.

— Помни, что я любила тебя! — сказала Ауриана тихим голосом. — Ты моя сестра. Пусть судьба еще сведет нас вместе на земле.

В третьем часу утра толпа зрителей в Колизее была похожа на море в безветренную погоду. Никто не догадался бы, что она может превратиться в разъяренную стихию, захлестывающую амфитеатр титаническими волнами. Хоть сегодня выступления фаворитов и не ожидалось, Колизей был заполнен до отказа Тысячи людей стояли на деревянной верхней галерее Прошел слух, что рядом с Планцием и Претором, который был устроителем Игр, появится сам Император. Хотя особой любви к Домициану никто не испытывал, все же люди тянулись к нему, как мухи к меду.

Эрато не спал. Ему с трудом удалось взять себя в руки после страшного удара, когда он узнал об аресте Марка Юлиана. Потеря такого патрона повлекла за собой катастрофические последствия в тот же день. Так, Планций нагло обманул его, не заплатив и полцены за пятьсот мужчин и двадцать женщин, которых Великая школа поставила для августовских Игр. Когда же он поднял этот вопрос на встрече с прокуратором Планция, его тут же обвинили в клевете на представителя знати. Против такого обвинения трудно было вести борьбу, а Планций всерьез угрожал разбирательством в суде. До падения Марка Юлиана Эрато просто бы посмеялся над попытками Планция надуть его. Но теперь, беспомощный и одинокий, он вынужден был противостоять безжалостному аристократу. С рассвета Эрато сидел за бумагами, высчитывая убытки, чтобы подтвердить свою правоту в суде, заранее зная, что занимается безнадежным делом, поскольку больше половины судей были обязаны своим назначением Планцию.

И естественно, его мрачное настроение нисколько не улучшилось после того, как он вошел в свой кабинет на рассвете и обнаружил, что бюст Домициана валяется на полу разбитый вдребезги. У него сердце ушло в пятки после такого святотатства, словно он наткнулся в переулке на отрубленную руку или окровавленные перья петуха. Что может означать эта дурная примета? Когда он начал проклинать незадачливого слугу, то понял, что это ничего не меняет: он позволил надругаться над образом Императора. Многие люди попадали на эшафот и за меньшие прегрешения. Поспешно Эрато собрал с пола осколки и спрятал их, опасаясь доверить эту работу рабу, который мог разболтать о случившемся. Молва могла дойти до соглядатаев Вейенто, и тогда ему не сдобровать.

Все эти беды доконали бедного Эрато, и когда к нему в полдень пришел Метон, сообщивший, что Аристос пропал, он не смог даже сразу среагировать.

— Метон, если ты пристаешь ко мне с подобной чепухой, а сам еще не обыскал все таверны и бордели…

— Но они закрыты. Сегодня праздничный день, — ответил Метон, недоумевая, как мог забыть об этом Эрато.

— Тогда бери пример с Пенелопы и терпеливо жди. Я бы на твоем месте не слишком беспокоился. Это вредно для цвета лица и темперамента.

Метон покраснел. Он не любил намеки на свою женственную внешность.

— Но даже Акробат и Угорь не знают, где он. А что если Музоний Гета сделал еще одну попытку отправить его в Гадес?

— Это чушь, которую распространяют бездельники! Иди, займись чем-нибудь, Метон. От тебя можно заразиться ленью. Когда я смотрю на тебя, мне так и хочется прилечь и вздремнуть. Твои люди готовы? Иди и завивай волосы. Оставь меня.

Если бы в этот момент пришел Акко и сообщил о пропаже Аурианы, Эрато сопоставил бы эти факты, наводящие на определенные подозрения. Но Акко выбивался из сил, пытаясь успокоить возбужденных хаттских пленников, поведение которых отличалось какой-то особой нервозностью. Он подумал, что так ведут себя животные перед землетрясением. Два хатта напали на стражника, и их пришлось убить. Эта потеря была чувствительным ударом, поскольку убитые должны были участвовать в инсценировке морского сражения, назначенной на одиннадцатый час.

В специальных помещениях вовсю трудились костюмеры и гримеры. Они тщательно причесывали и наряжали гладиаторов. Подготовка же Аурианы и Аристоса шла своим чередом, и о ней никто не ведал.

В третьем часу утра Петроний сидел у себя в кабинете, погруженный в обычные заботы, которые обычно донимали любого командира преторианской гвардии. Когда он просматривал список подчиненных, раздумывая, кого из них можно было повысить в чине, к нему на прием попросился один из его старших центурионов. Этот человек поприветствовал его, а затем произнес простую фразу.

— Сегодня ты должен принести в жертву Венере пять голубей.

Петроний вздрогнул, словно получил сильную пощечину. Смысл этих слов знали только он и Марк Юлиан. Они символизировали свободу и мир, которые принесет устранение тирана. Но сегодня? Двусмысленно истолковать эти слова было невозможно. Не было сомнений и в том, что центурион принес эти слова от Марка Юлиана. Петроний сразу же догадался, что в тюрьме произошло серьезное событие, поставившее под угрозу успех покушения, и что у них есть еще некоторое время, но нужно спешить.

Марк Юлиан что-то от кого-то узнал и опасается, что о заговоре могут узнать враги. Ну что ж, сегодня, так сегодня.

Теперь Петронию срочно и тайно предстояло сообщить о перемене планов в Сенат и тем центурионам, которые были посвящены в планы заговорщиков. Те же, в свою очередь, должны были поставить в известность своих подчиненных. А что с Нервой? Он начал принимать противоядие только вчера и не успеет за столь короткий срок восстановить силы. Скорее всего в девятом часу он даже не сможет держаться на ногах без посторонней помощи. В добавок ко всему сегодня будет трудно убедить Домициана оставить Игры и вернуться во дворец из-за этих глупейших боев ряженых, к которым Император питает какое-то извращенное пристрастие. Окончательно разозлившись, он мысленно выругал Марка Юлиана, вздумавшего спешить, но тут же одумался, зная, что тот никогда бы не передал подобное сообщение, если под угрозу не попали их жизни.

В тот же час утра в толпе зрителей, заполнивших амфитеатр Колизея, прекратились разговоры, споры, ругань, и над огромной чашей стадиона повисла почтительная тишина. В роли открывателя Игр сегодня решил выступить сам Император, который неподвижным, тяжелым взглядом уставился на двери гладиаторского выхода, откуда появились двенадцать одетых в золотые шлемы бойцов. Они маршировали по два в ряд.