Элизабет Вернер - Фея Альп

Вальтенберг с гневом оттолкнул ее руку.

– Нет, я не хочу, не могу больше видеть этого человека! Если я увижу его, то не отвечаю за себя: во мне опять проснутся все демоны. Ты не знаешь, чего мне стоило укротить их, не буди же их!

Эрна не посмела повторить свою просьбу, она поняла, что эта пылкая натура могла решиться на отречение, но не простить. С безмолвной покорностью она опустила голову.

– Прощай! – сказал Эрнст все тем же резким, враждебным тоном, которого не оставлял в течение всего разговора. – Забудь меня! Это не будет тебе трудно подле него.

Молодая девушка посмотрела на него, в ее глазах стояли горячие слезы.

– Я никогда не забуду тебя, Эрнст, никогда! Но меня всегда будет мучить, что ты расстаешься со мной с ненавистью и горечью в душе.

– С ненавистью? – вскрикнул Вальтенберг с прорвавшейся страстью. И вдруг Эрна почувствовала себя в его объятиях, на его груди. Еще раз осыпал он ее безумными, жгучими ласками, затем оттолкнул от себя и бросился вон из комнаты.

Тем временем совсем рассвело. Дождь прекратился еще с вечера, и ветер немного улегся, дикий взрыв стихий начинал постепенно успокаиваться.

Работы везде прекратились, были оставлены только сторожа в некоторых местах. В самом деле, с тех пор, как Волькенштейнский мост был уничтожен, спасать было уже почти нечего. Самый тяжелый удар был нанесен последним, но и помимо него вся линия железной дороги страшно пострадала, лишь некоторые из многочисленных зданий и мостов остались невредимыми, и восстановление дороги казалось немыслимым. Творец предприятия лежал в своем доме мертвым, предполагаемая передача, само собой разумеется, не могла состояться после катастрофы. Найдутся ли и когда найдутся другие люди, которые возьмутся за полуразрушенное дело, могло показать лишь время.

Вероятно, такие мысли проносились в голове Эльмгорста, одиноко стоявшего со скрещенными на груди руками у края Волькенштейнского ущелья и смотревшего на произведенное бурей опустошение. Хмурое осеннее утро дышало ледяным холодом, в ущельях и долинах еще клубились густые белые массы тумана, длинные гряды облаков лежали на горах, и тяжелое серое небо смотрело на мокрую, изрытую землю, носившую следы страшной катастрофы.

Всюду виднелись вырванные с корнем и сломанные деревья, сброшенные каменные глыбы, массы нанесенной грязи и щебня, следы ног рабочих, с геройским мужеством, но – увы! – тщетно боровшихся со стихиями. Глухо раздавался грохот потока, теперь уже не представлявшего опасности, но все еще бешено низвергавшегося с высоты, и шум ветра, не дававшего покоя истерзанному бурей лесу.

Только в Волькенштейнском ущелье царил покой могилы. Там, в глубине, лежал исполинский глетчер, белый, неподвижный, с торчащими из него грудами земли и камней. Лавина, скатившаяся с вершины Волькенштейна, страшно выросла по пути, потому что снесла вековой заповедный лес, на защиту которого, безусловно, полагались; она сломала столетние сосны, как сухие былинки, и вместе с лесом увлекла вниз часть горного склона. Вся эта масса льда, снега, камня и древесных стволов с бешеной скоростью устремилась на мост и раздавила его. Такого натиска не могло бы выдержать ни одно произведение человеческих рук.

Вольфганг Эльмгорст в мрачном раздумье застывшим взглядом смотрел на ледяную могилу, схоронившую все его гордые надежды. Еще тогда, когда составлялся проект всей железнодорожной линии, большинство было против Волькенштейнского моста из-за его огромной стоимости: предпочитали обойти ущелье и провести дорогу кружным путем, что стоило бы вдвое дешевле, но Нордгейма привлекли смелость и грандиозность проекта, и, кроме того, ему нужен был «гвоздь» для его дороги. Поэтому он решительно высказался за мост и в конце концов настоял на своем. В будущем ни на что подобное уже нельзя надеяться: теперь должны приниматься во внимание лишь соображения экономии, и это был приговор сооружению, которое стихия уничтожила как раз в тот момент, когда оно должно было предстать перед миром и принести своему творцу славу.

Большая собака мощными прыжками слетела вниз с горы по грязному склону; вырвавшись из долгого заключения в комнатах, она бурно выражала свою радость, затем остановилась перед Эльмгорстом и собиралась с обычной любезностью оскалить зубы, но вдруг что-то ее отвлекло: умный Грейф тотчас заметил какие-то перемены. Он с беспокойством вытянул морду и, нюхая воздух, заглянул в пропасть, потом посмотрел на противоположную сторону ущелья и, точно спрашивая, что случилось, обратил свои выразительные глаза на инженера.

До сих пор Вольфганг сохранял самообладание, но при этом пустяке, при немом вопросе животного, не выдержал. Он закрыл глаза руками, и жгучие слезы, первые со времен его детства, заструились по его щекам.

Вдруг он услышал свое имя, произнесенное тихим голосом, которого он никогда еще не слышал, но который в то же время был ему так знаком:

– Вольфганг!

Он обернулся, быстрым движением стирая со щек предательские следы слез. С усилием овладев собой, он пошел навстречу девушке в темном плаще с черным кружевным платком на белокурых волосах, которая остановилась в нескольких шагах от него, как будто не смея подойти ближе.

– Вы здесь, Эрна? – торопливо спросил он. – После такой ужасной ночи?

– Да, ночь была ужасной! – сказала она с тяжелым вздохом. – Вы получили известие о смерти дяди?

– Два часа назад. Я не имел больше права находиться у его смертного ложа, и мое присутствие было бы, пожалуй, неприятно ему, поэтому я оставался вдали. Как переносит горе Алиса?

– Сейчас она безутешна, но с нею доктор Рейнсфельд.

– В таком случае она справится. Они любят друг друга, а когда рядом любимый человек, поддерживающий и утешающий, можно перенести все, даже самое тяжелое в жизни.

В словах Эльмгорста слышалась глубокая печаль. Эрна не ответила, но медленно подошла ближе и остановилась возле него. Лицо его, однако, еще сильнее омрачилось.

– Я знаю, зачем вы пришли: вы хотите сказать мне слово утешения, участия? Зачем? Проклятие, которое произнес ваш отец, умирая, сделало свое: старое родовое гнездо Тургау отмщено, и, мне кажется, барон был бы доволен, если бы видел эту страшную ночь.

– Неужели вы, в самом деле, приписываете такую силу словам, вырвавшимся под влиянием отчаяния и предчувствия близкой смерти? – с упреком спросила Эрна. – С каких пор вы стали суеверны?

– С тех пор как моя вера в собственные силы погребена там, – указал Вольфганг на ущелье. – Оставьте меня, Эрна! Зачем мне участие, поданное в виде милостыни? Вы должны были тайком прокрасться сюда, и, может быть, ваш жених еще заставит вас поплатиться за это. Я не нуждаюсь в сострадании даже от вас.