Мюриел Болтон - Золотой дикобраз

Савойя и Милан тоже доставляли немало хлопот. Эти богатые герцогства всегда были зоной особых интересов Франции.

И надо было думать, как женить Карла. Вообще-то формально он был женат, еще ребенком его женили на только что родившейся тогда дочери Марии Бургундской (теперь уже покойной) и Максимилиана, императора Священной Римской империи. Но Маргарита Австрийская (так ее звали) не была коронована как королева Франции, и даже ее брак с Карлом не был окончательно утвержден, потому что она была ребенком. Анна начала сомневаться, не является ли этот брак ошибкой и не стоит ли подыскать Карлу что-то еще, более стоящее. Пока же все оставалось на своих местах, прелестная пятилетняя жена Карла играла с гувернанткой в саду замка Монришар, а Анна в это время шарила глазами по стране и вне ее, пытаясь найти для брата более выгодную партию.

Но главной ее заботой оставалась сама Франция. Она, как и ее отец, мечтала объединить Францию в единое сильное государство, подчиненное одному всевластному монарху, и для достижения этой цели усилий прилагала не меньше, чем он. И все по его науке. Она опускалась до предательства, если считала это необходимым, и поднималась до высот разумного благородства, если это было в данный момент выгодно, покупала и вещи, и людей, божилась всеми святыми, давала торжественные клятвы (так же, как давал ее отец) и, не брезгуя никакими средствами, ловко уклонялась от их выполнения, она брала в долг, честь по чести, а потом бесчестно отказывалась платить. В общем, глядя из чистилища на свою дочь, Людовик XI мог ею гордиться. Более того, он бы восхищался ею. Да и не имел он того, что имеет она. А именно женского обаяния и более гибкого покладистого характера. А вот чего ей не хватало, так это его наглости и прочного надежного положения. Этого у нее не было.

Зато была красота, и если это помогало достижению целей, она ею пользовалась, конечно в разумных пределах. Мужчин она презирала, поэтому лишнего с ними никогда не позволяла. Она часто вспоминала Людовика, с мучительной, пропитанной ядом любовью, ненавидя себя за то, что не может ненавидеть его. Жестоко обращаясь с ним, упорно заставляя его страдать, она получала при этом болезненное удовольствие.

Жизнь ее состояла из миллиона важных дел, которые забирали все время, без остатка. Это была горькая, несчастливая жизнь. Когда, усталая, она заставляла себя лечь в постель, часто под утро, то, закрыв глаза, видела мельчайшие детали всего того, что свершилось в течение дня. Она вновь спорила с собой, убеждала и разубеждала себя, обдумывала план завтрашнего дня. И, когда, вконец измученная, она собиралась наконец предаться сну, перед ней возникало лицо Людовика.

Среди многих неприятностей и забот (а их у нее было предостаточно) на первое место стал выдвигаться Карл. Все труднее и труднее становилось держать его в узде. Он то и дело взбрыкивал. А ей было нужно, чтобы в любую минуту он был готов подписать любую бумагу и сказать «да», когда это нужно.

Глаз да глаз нужен был за всеми, с кем он общался, кто мог внушить ему мысль поступить по-своему. Он был уже совсем взрослым, а при дворе было немало тех, кто мечтал установить над королем контроль. Случись такое, и вся власть ее растает мгновенно, как дым.

А какую сцену закатил он, когда впервые узнал, что Людовик в тюрьме. Он стремительно вошел к ней с красными от слез глазами, как раз в тот момент, когда она пыталась успокоить герцога Майенского и его друзей по поводу отмены некоторых их старых привилегий. При появлении короля все встали, а он, не дождавшись их ухода, начал громко сопеть, чуть ли не хныкать. Герцог и его приближенные обменялись многозначительными взглядами.

Когда же наконец они остались одни, Карл накинулся на нее:

— Почему мне никто не сказал про Людовика? Я ничего не знал о том, что его держат под замком, в тюрьме, до тех пор, пока его кузен Дюнуа только что не сообщил мне об этом. Он спрашивал, меня, почему я поступил так жестоко, а я даже не знал об этом! Я король или не король? А ты делаешь из меня полного дурака!

Анна сердито посмотрела на него. Такой ее взгляд всегда вызывал на его глазах слезы. А сама в это время подумала, что хорошо бы еще упрятать в тюрьму и Дюнуа.

Скрестив белые руки на груди, сверкая драгоценными перстнями на длинных пальцах, она откинулась на спинку кресла и с холодным вниманием, которое он так ненавидел, принялась его разглядывать.

— Ты об очень многом забыл, Карл. Твой отец поручил мне защищать твои интересы, и мне противны твой идиотизм и твоя неблагодарность.

Но Карла не так-то легко было успокоить.

— При чем тут моя неблагодарность? Я желаю, чтобы Людовик был немедленно освобожден.

Говорил он с необычным для него нажимом, но пришел-то он все же к ней, вместо того чтобы самому отдать приказ об освобождении Людовика. И это ее успокоило.

— Если ты настолько глуп и не понимаешь, что освобождение Людовика означает для тебя смерть, то ты действительно заслуживаешь того, чтобы я сделала это — то, что ты просишь.

Произнеся эти слова, она взяла в руки перо.

— Я пишу распоряжение об его освобождении, и ты можешь его сразу же подписать. Ты предпочитаешь, чтобы он сразу прибыл сюда и как можно раньше организовал твое убийство?

Она принялась царапать пером по бумаге, ожидая, когда он остановит ее. Ждать пришлось недолго.

— Погоди, Анна! Ты что, слышала что-то о том, что Людовик замышляет убить меня?

Теперь он был напуган. Уже не зол, а только напуган. Такая смена настроений на этом пустом, лишенном всякой мысли лице, может быть, кого-то и удивила, только не Анну. Почти смеясь внутри себя, она отодвинула в сторону якобы недописанное распоряжение об освобождении Людовика.

— Мой бедный мальчик! Мне даже не хочется думать о том, сколько раз ты мог быть уже умерщвлен, если бы не моя предусмотрительность. А до меня — твоего отца. Даже ты, такой неискушенный и неопытный, должен видеть, что в своем предательстве Людовик зашел слишком далеко.

Карл попытался защитить кузена, он ему очень нравился.

— Но Людовик только сражался за свое право быть моим регентом. И мне кажется, я был бы много счастливее, если бы он победил. Ты до сих пор считаешь меня ребенком.

— Если ты не ребенок, то должен понимать, что те, кто бунтуют против меня, бунтуют и против тебя.

— Но они все бунтовали. И Оранж, и Бретонец, и Лотарингец, и Дюнуа и Ангулем — все. Но все они на свободе, кроме Людовика. Почему его предательство хуже других?

Анна внимательно посмотрела на него. Боже, неужели где-то есть еще большие кретины.

— Потому, мое бедное дитя, — произнесла она жалостливо, так как говорят с идиотом, — что ни Оранж, ни Бретонец, ни Лотарингец, ни Дюнуа, ни Ангулем и никто другой не являются после твоей смерти наследниками трона. А Людовик — наследник. Его цель — убить тебя и захватить трон.