Эльвира Барякина - Князь советский

Когда Клим добрался до ЦДКА, у ворот стояла толпа зевак и карета скорой помощи. Двое санитаров затащили в нее накрытое простыней тело и захлопнули дверцы.

– У нас тут семейная драма с кровавым исходом, – объяснили Климу шоферы. – Мы занимались в гараже, а тут приехал супруг Нины и позвал ее поговорить.

– Она так и пошла к нему с кривым стартером, – встрял Андрейка, Нинин сосед по парте. – Потом слышим – орет кто-то…

Клим перевел взгляд на карету скорой помощи.

– Он ее убил?!

– Да нет, это она ему по башке съездила. Мы прибегаем, а ейный муж в кровище лежит, а рядом – кривой стартер. Хорошо хоть хоть жив остался.

– А где Нина?

– Сбежала. Не будет же она ареста дожидаться!

На крыльце показался милиционер, ведущий на поводке здоровую овчарку.

– Ищи, Дайна, ищи! – сказал он, подсунув ей под нос Нинину белую шаль.

Овчарка вдруг рванулась к Климу. Он отпрянул.

– Ты что, Дайна? Мы бабу ищем! – сказал милиционер, оттаскивая собаку.

Клим пошел прочь. Значит, Рейх выследил Нину, и теперь за ней будет гоняться Московский уголовный розыск.

Он не представлял, как справиться с этой бедой.

– К тебе можно? – спросил Жарков, заглядывая к Алову.

Тот вздохнул: ну вот, сейчас опять начнет соблазнять всякой заграничной дрянью. И ведь не удержишься – обязательно купишь что-нибудь для Дуни!

Жарков прикрыл дверь.

– Я только что был в отделе кадров – знаешь, что у них лежит на столе? Твое штатное расписание! А напротив каждой фамилии помечено: «из дворян».

Алов почувствовал, как его легкие стягивает знакомой судорогой.

– Так ведь товарищ Дзержинский тоже был из дворян… И товарищ Менжинский.

– Ты не спорь, а слушай! – перебил его Жарков. – Читал директиву? Всем начальникам отделов велено сократить штаты и избавиться от дармоедов. У нас режим экономии средств, так что тебе лучше самому проредить сотрудников, а то тебе на чистке втык дадут за «дворянское гнездо».

Алов долго кашлял и все никак не мог остановиться. Покопавшись в карманах необъятных штанов, Жарков вытащил золотую бонбоньерку.

– Возьми леденец – он с мятой.

Алов помотал головой.

– Ничего, сейчас пройдет…

Он сложил руки на столе и опустил на них голову – так ему было немного легче.

Жарков сочувственно похлопал его по спине.

– Я сам этой чистки боюсь до припадков. Я попросил Драхенблюта, чтоб он меня услал куда-нибудь в Европу на это время, но он ни в какую! Говорит: «ОГПУ устроено на принципах равенства, так что чистка касается всех!»

Алов только усмехнулся про себя. Ни о каком равенстве в ОГПУ даже речи не шло: одним можно было быть дворянами, а других за это лишали куска хлеба. Одни работали, как проклятые, а других отправляли резидентами за границу, где они мало того, что жили на всем готовом, так еще и получали по двести пятьдесят долларов в валюте. Ни собраний тебе, ни «добровольных» взносов в «Осавиахим», ни чисток.

– Пойдем в буфет напьемся? – предложил Жарков. – Я угощаю.

Алов кивнул. Водка подорожала на шестьдесят копеек и отказываться от щедрого предложения было глупо.

Вернувшись из буфета, Алов долго сидел за столом, пытаясь собраться с мыслями.

Чистка была назначена на 12 ноября, и у него оставалось очень мало времени. Вот спросят его о достижениях, и что ему предъявить?

Жарков был прав: дворянское происхождение могло сыграть с Аловым злую шутку – его наверняка обвинят в социальном кумовстве и желании выгородить классово близких элементов.

Но кого следовало уволить? Все сотрудники в его секторе были нужными и важными.

Алов позвал к себе Диану Михайловну и спросил, кто, по ее мнению, должен попасть под сокращение. Та засуетилась и принялась рассказывать про переводчицу Анечку, у которой маленький ребенок, и про Николая Петровича, у которого болят колени:

– Если его выгнать, он просто погибнет!

Зазвенел телефон, и Алов замахал на нее рукой: «Идите!», но Диана Михайловна не двигалась с места.

– Товарищ Алов, – жалобно проговорила она. – А меня не выгонят? У меня тоже дети…

– Будь моя воля, я бы вас ни за что не уволил, – отозвался он. – Вы слишком ценный кадр.

Она расцвела: «Ой, спасибо!» и, счастливая, выбежала за дверь.

Алов снял трубку:

– Слушаю!

Это была Галя.

– Я должна тебе кое-что сказать. Я больше не буду работать у Клима Рогова.

– То есть как? Он тебя выгнал?

– Нет… Я сама не хочу.

На мгновение Алов онемел от такого нахальства.

– Послушай, чижик, мы с тобой на службе! Что значит «хочу – не хочу»? Тебе дан приказ и ты должна его выполнять.

Но Галя, казалось, не слушала.

– Если мне завтра на голову кирпич упадет, ты сможешь позаботиться о Тате?

– Ты совсем сдурела?

– А что ты сразу испугался? В жизни всякое бывает. Может, я выйду сейчас на площадь, а на меня извозчик налетит. Вот мне и интересно: возьмешь ты моего ребенка к себе?

– Тата же в интернате!

– Ей там не понравилось и она вернулась.

– Ты не хуже моего знаешь, что мне некуда ее положить! – рявкнул Алов.

– Значит, в детдом… – задумчиво проговорила Галя. – Я так и знала.

– Ты уволена! – неожиданно для себя бухнул Алов и поспешно надавил на рычаг телефона – чтобы ничего не слушать и ничего не объяснять.

Внутри у него все клокотало от ярости: да что они себе позволяют? Одна не хочет работать, как следует, другой в интернате не нравится! Тоже мне – барыни выискались!

Алов снова вызвал Диану Михайловну:

– Проведите увольнение Дориной по приказу и позвоните дежурным: скажите, что ее пропуск аннулируется.

Диана Михайловна с благоговением смотрела на него. Она знала, что когда-то Галя была его любовницей.

– Вы пожертвовали ею из-за нас?

Алов поморщился:

– Да ничем я не жертвовал! Все, идите – не стойте над душой! Впрочем… дайте папиросу, если у вас еще остались.

Диана Михайловна принесла ему несколько самокруток – она сама набивала их, добавляя в табак «лечебные» травки.

Алов закурил и тут же подавился непривычно сладким дымом.

Какой скотиной надо быть, чтобы уволить Галю? Впрочем, ее бы все равно вычистили 12 ноября – и за происхождение, и за задолженность по профсоюзным взносам и за полную профессиональную непригодность.

Когда-то Драхенблют говорил Алову, что жалеть слабаков – это поощрять вырождение и деградацию общества.

«Я сделал для Гали все возможное, – утешал себя Алов. – Это не моя вина, что она оказалась такой непутевой. А Тата пусть возвращается в интернат. А то выдумала моду – своевольничать! Если все будут делать только то, что им нравится, мы никогда не построим социализм!»

Драхенблют вызвал Алова: «Немедленно ко мне!»