Сычев К. В. - Роман Брянский

– Крепка твоя медовуха, батюшка! – сказал, опрокинув большую тяжелую кружку, брянский приказчик. – Аж в пот бросает!

– Медовуха сладкая, дорогой мой гость, – тихо сказал старый купец, – да жизнь у нас нынче горькая! Так скажи мне, Силыч, всю подлинную правду, что там было с моей Лесаной!

– Мне стыдно говорить тебе, батюшка, об этом печальном деле, – склонил голову Потап Силыч. – Ты можешь обидеться! А это совсем не годится! Да и Нечай Василькович рассердится! Он приказал ничего об этом не говорить!

– Не бойся, мил человек…Я никому об этом не скажу! – взмолился старый купец. – Поведай же мне, была ли моя Лесана любовницей? Как на духу, сынок?

– Ну, если ты меня так просишь, батюшка, – грустно улыбнулся нежданный гость, – тогда я скажу тебе правду: да, она была любовницей моего хозяина!

– Ты так говоришь, зная только о слухах?

– Это были не слухи, батюшка, – тихо сказал Потап Силыч. – Мои слова – правда! Сам купец Лепко застукал моего Нечая Васильковича с твоей Лесаной! Все было так хорошо видно! Слуги Лепко Ильича разняли их нагих! Был такой великий позор!

– Даже застукал их! – вскричал Порядко Брешкович и глянул на жену. – Вот оно твое вскормление! Вырастили бесстыжую блядь! За это мало спустить шкуру!

– Да, батюшка, там не только та неладная любовь! – пробормотал брянский приказчик. – Купец Лепко давно знал об изменах Лесаны!

– А что же еще? – вопросил купец, дрожа от волнения. – Говори, говори же, сынок!

– Да простит меня Господь, – тихо сказал Потап Силыч и перекрестился, – и ты, славный купец! Не хотелось бы тебе это говорить! Это такое страшное дело…

– Говори, прошу тебя, говори, сынок! – взмолился старый купец.

– Ну, что теперь поделать? – вздохнул брянский приказчик. – Этот купец Лепко узнал такое, батюшка, что я боюсь тебе сказать! Однако ладно…Я говорил тебе о смерти княжеской женки, ключницы Арины, настоящей раскрасавицы…Так вот, ее отравила твоя Лесана! Подсыпала ей ядовитого зелья!

– О, Господи! – перекрестился старый купец. – Неужели это правда?

– Увы, батюшка! Лесана сама во всем призналась княгине! И это случайно услышал купеческий знахарь. А там эта весть дошла и до купца Лепко!

– Убийство! – застонал несчастный старик. – Ах, уж и злодейка моя треклятая дочь! А как же князь? Почему же он тогда не произвел сыск и не назначил казнь?

– Князь ничего не знает, батюшка, по сей день об этом злодействе! – сказал, опрокинув еще одну кружку хмельной браги, приказчик. – Лесане уже давно нужно было уезжать! Ее ждала лютая смерть! Вот и купец Лепко хотел с ней расправиться…Поэтому он и запер ее в холодном подвале! Она бы скоро умерла без пищи и воды…Но когда Нечай Василькович об этом узнал, он сразу же поспешил ее выручать!

– Ну, а разве купец Лепко не проведает о его поступке? – спросил, волнуясь, Порядко Брешкович. – Ведь не поздоровится тогда твоему хозяину!

– Думаю, что уже проведал! – махнул рукой Потап Силавич. – Придется тогда нашему Нечаю платить ему большую виру! А если Нечай не договорится миром с тем купцом Лепко, тогда дело совсем плохо: князь обо всем узнает! Но, думаю, Василек Мордатыч поможет своему сыну!

– Ну, что ж, мой славный гость, – промолвил вполголоса старый купец и повернулся к супруге. – Поди, матушка, принеси мою старую калиту!

Купчиха быстро вернулась, держа в руках толстый кожаный кошель.

– На-ка вот тебе, Потап Силыч, – купец достал из кошеля целую пачку кожаных треуголок, – тут морток…так…с полста. Сходи в веселый дом…Погуляешь там всласть!

– Господи, сохрани! – перекрестилась старая купчиха.

– Благодарю, батюшка! – улыбнулся брянский приказчик. – Но мне не до веселого дома…Пора возвращаться домой!

– Уж ладно! Отдохни с дороги денек или два…А тогда и поедешь.

– Еще раз благодарю, батюшка, – приказчик Потап встал со скамьи и низко поклонился.

– Ну, хоть наша Лесана и преступница, – молвил купец Порядко, когда они остались вдвоем с супругой, – однако же ее жестоко наказали! За это надо отомстить! Подожди-ка, матушка, – покачал он головой, – есть один замысел…Я еще раньше думал, откуда татары так быстро узнали о смерти нашего князя? Ясно, что в городе вражеский соглядатай! Что ты об этом думаешь, матушка? – Купчиха промолчала. – Теперь я понял, кто этот татарский лазутчик! – Порядко Брешкович зло усмехнулся. – Это, матушка, наш сват, Илья Всемилич, связался с татарами!

Осенью 1279 года золотоордынский хан Мэнгу-Тимур принимал в своем дворце греческих послов. В огромном, вмещавшем до полутысячи человек, помещении собрались все видные ханские эмиры. Более полусотни приближенных ордынского хана сидели на корточках перед троном своего повелителя прямо на полу, устланном тяжелыми персидскими коврами. Многочисленные толстые восковые свечи освещали внутреннее пространство ханской приемной. Одни свечи в массивных серебряных подсвечниках висели по стенам, другие – были подвешены к потолку в таком количестве, что в ханской приемной было светло, как днем. Обтянутые плотными шелковыми, желтого цвета, тканями стены отражали свет, и, казалось, по всему дворцу струится, как огненный ручей, поток искрящегося расплавленного золота.

Хан Мэнгу-Тимур сидел на золоченом троне, украшенном жемчугом и драгоценными камнями. Обе его ноги покоились на подушках: беспокоили боли в суставах. Рядом с ним на небольшом, тоже золоченом, кресле сидела старшая жена Олджай-хатун, а за ней – на длинной, обитой красным шелком скамье – остальные, менее значительные супруги: Султан-хатун, Кутуй-хатун, Тутаюн-хатун, Хутлу-хатун, Джиджек-хатун. По левую руку от Мэнгу-Тимура на небольшом возвышении стояли его тайный советник – Болху-Тучигэн со своим сыном Улагчи, а также брат ордынского хана – Туда-Мэнгу, носивший титул оглана.

В последние годы своего правления Мэнгу-Тимур во всем подражал своему предшественнику – мудрому хану Берке. Он даже одевался, принимая иноземных посланников, так же, как и тот, в желтый шелковый кафтан, опоясанный кушаком, сверкавшим от драгоценных камней, и носил на голове войлочный колпак. На ханском кушаке не было оружия, а лишь висели черные, витые, обитые золотом рога – символ высшей власти. Сапоги, плотно обтягивавшие толстые ноги хана, были сшиты из мягкого красного бархата и ярко блестели от падавшего со всех сторон света.

Мэнгу-Тимур еще не был стар, однако, от постоянного сидения или лежания, его большое желтое, с редкой бородкой, лицо выглядело усталым. Уши, с зачесанными за них волосами, торчали из-под колпака, усиливая болезненный вид хозяина обширного дворца.

Греческие послы – их было шесть человек – стояли прямо напротив ханского трона и ждали. Седьмым в их свите был сарайский епископ Феогност, который посылался ордынским ханом и русским митрополитом Кириллом в Константинополь и вот теперь вернулся вместе с греческими послами.