Сычев К. В. - Роман Молодой

– Да, боярин, – поморщился брянский князь, – я сам видел, что Дмитрий Иваныч не жалует Романа Молодого, но помалкивал! Зачем терзать человеку сердце горькими словами? Дело ясное: нет удела, и ты никому не нужен!

– Это не так, княже, – замялся боярин Федор. – Наш великий князь очень ценит Романа…

– Будет об этом, внук славного воина! – громко сказал брянский князь, вставая. – А теперь пошли с моими боярами и вашими людьми за пиршественный стол! И зови с собой татар! Сейчас вы отведаете наших брянских яств и доброго вина!

Толпы москвичей собрались на Кучковом поле. Со всех сторон доносились радостные крики и веселые разговоры: горожане ждали казни пойманного недавно купца-сурожанина Некомата, или, как переводили его имя с греческого, Бреха, склонившего Ивана Вельяминова, по мнению московских бояр, к измене. Как известно, сам несчастный Иван был казнен задолго до этого. Его, молодого и красивого, несмотря на искреннее раскаяние, великий князь не пощадил. Какая же казнь ожидала неродовитого Некомата, главного подстрекателя изменника? Москвичи надеялись, что расправа «над лютым злодеем» будет крайне жестокая и рассчитывали на забавное зрелище. Казни в ту пору были излюбленным развлечением черни.

Да и сам великий князь Дмитрий Иванович хотел порадовать свой народ, еще не оправившийся от татарского набега. Несмотря на то, что плотники и мастеровые, прибывшие в Москву со всех концов Руси, уже успели за год отстроить великокняжеский терем и часть боярских домов, повсюду слышался стук молотков, топоров. Редели окрестные леса. Столица возрождалась на глазах, и уже к осени город вновь стал многолюден.

– Поистине наши черные люди неистребимы! – думал князь Роман Брянский, глядя со своего кресла вниз. – Сколько их гибнет от вражеских рук, от жестоких поветрий и смут, однако не проходит и года после очередного истребительного бедствия, а они вновь толпятся в городе и окрестностях! И плодятся, как тараканы!

Знатные москвичи сидели на небольшом холме, видимые всем горожанам, на трех длинных скамьях. На первой скамье, ближе к великому князю, по его правую руку, расположились Дмитрий Михайлович Волынский, Роман Михайлович Брянский, его сын, Дмитрий Романович, самые родовитые бояре. За ними сидели более молодые и менее знатные княжеские сановники. Все три скамьи как бы вытянулись в одну линию. По левую руку от великого князя, в кресле, сидел митрополит Пимен, а на двух скамьях, примыкавших друг к другу, слева от святителя, пребывали представители московского духовенства. За спиной великого князя стояли рынды с секирами в руках, одетые в богатые, красного цвета, кафтаны, в красные же штаны и сапоги из византийского сафьяна. Их головы с алыми легкими шапочками, изукрашенными причудливыми узорами, гордо возвышались над знатными москвичами. Площадь, где стоял деревянный помост, была оцеплена окольчуженными воинами Запасного полка, возглавляемыми воеводой князя Романа Светоликом Владевичем. На помосте возвышалась большая дубовая колода, в ней же торчал сверкавший начищенным железом топор. Там же стоял и засучивал рукава здоровенный мужик «зверского вида», одетый в длинную красную рубаху, подпоясанную черной кожаной полосой, со всклокоченными волосами и кудрявой густой бородой. Все ждали решения великого князя, который тихо разговаривал о чем-то с митрополитом. Дмитрий Иванович Московский не спешил. Ему было о чем побеседовать со святителем. В ордынском Сарае оставался, как пленник, его сын Василий, прибывший с данью. Ему удалось добиться от хана Тохтамыша ярлыка на великое московское и владимирское княжение, но сам он был задержан, и великий князь очень тревожился за жизнь сына. Уже давно возвратился домой главный «возмутитель спокойствия» – великий тверской князь Михаил Александрович, добывший «грамотку» только на собственную Тверь…Хан Тохтамыш, получив значительно больше серебра от Москвы, чем от Твери, сказал Михаилу Тверскому: – Я сам знаю, как идут дела в моих улусах! Каждый князь живет в своем отечестве, как в старину, и я этому не препятствую! Конечно, Дэмитрэ из Мосикэ очень провинился передо мной, но я его примерно наказал, и все стало на свое место! Поэтому я вновь пожаловал ему самый большой удел! А ты возвращайся к себе в Тферы и верно служи мне! Я и тебя жалую! Вскоре в Москву прибыл ханский посланник Корач с «государевой грамоткой». Его встретили с распростертыми объятиями и богатыми подарками. Этот знатный татарин был окружен невиданным почетом! Его восхваляли, кормили лучшими яствами за столом самого великого князя, водили на охоту и пиры. «Погостив всласть», довольный посол уехал в Сарай и, в свою очередь, «восславил» Дмитрия Московского перед своим ханом. В это же время заболел великий нижегородский князь Дмитрий Константинович. В последние годы он несколько отошел от Москвы и проводил самостоятельную политику, пытаясь избежать любых ссор с татарами. После многократных разорений от Мамаевых полчищ его удел так обезлюдел, что воевать с Тохтамышем он был не в силах. Пришлось посылать к ордынскому хану сыновей с богатыми дарами, чтобы обезопасить свою многострадальную землю. Сам же он так одряхлел от бед и потрясений, что уже не мог выезжать в Орду. И на этот раз он послал в Сарай с «выходом» и подарками своего сына Симеона. Ордынский хан Тохтамыш был очень доволен поведением Дмитрия Константиновича, и когда тот 5 июля скончался, «сильно скорбел по нему», передав великое суздальское и нижегородское княжение его брату Борису Константиновичу, который в это время пребывал с сыном Иваном в Орде.

Дмитрия Ивановича Московского беспокоили и церковные дела. Нынешний митрополит Пимен был человеком преклонных лет и не отличался крепким здоровьем. В то же время в Киеве сидел другой митрополит – Киприан – которого великий князь «не возлюбил». В случае смерти Пимена, его наследником на митрополию вновь становился Киприан. Этого не хотели допустить и церковные иерархи. 30 июня в Константинополь выехал суздальский архиепископ Дионисий, сопровождаемый духовником великого князя, игуменом Федором Симоновским. Он должен был «испросить совета у славного патриарха».

Слава Богу, что Литва, охваченная «смутой», пока не угрожала Москве. Там продолжалась ожесточенная война между Витовтом Кейстутовичем, мстившим за отца, и великим литовским князем Ягайло. Разгневанный Витовт заключил союз с великим магистром Тевтонского ордена Цольнером фон Ротенштайном, крестился в католичество и принял имя Виганд. Пребывая в Пруссии, он поддерживал связь со знатью литовской Жмуди. Это напугало Ягайло, и он решил искать путей примирения с Витовтом, предварительно отослав к нему супругу, его бывшую пленницу. Но Витовту было этого недостаточно. Теперь он хотел великого княжения! Его войска с немецкими союзниками, медленно, но решительно, продвигаясь по литовской земле, взяли Троки, оставив там большой немецкий отряд. С огромным трудом, стянув все войска, Ягайло с братом Скиргайло сумели вновь овладеть Троками и заставить немцев уйти. Но Витовт получил от своих союзников-немцев Мариенбург и объявил о сборе нового войска. Со всех концов Литвы стекались туда сторонники «сына Кейстутова». В конце концов, огромное войско Витовта с союзниками-немцами, которым была обещана Жмудь, вновь двинулось на Литву. На этот раз Ягайло оказался побежденным и, понимая свое тяжелое положение, стал посылать к Витовту одного гонца за другим, умоляя его помириться.