Сычев К. В. - Роман Молодой

В то же время сам Витовт, оказавшись в зависимости от своих союзников, не хотел продолжения кровопролитной войны, не суливший ни ему, ни его двоюродному брату ничего, кроме подчинения немцам…

Эти события давали Москве передышку для восстановления сил и подготовки к обороне своих границ на случай примирения соперников и усиления Литвы.

– Мы ни за что не будем лезть в литовские дела, святой отец! – сказал великий князь Дмитрий, подводя итог беседе с митрополитом. – Литовцы не раз угрожали нашей земле после междоусобиц. Поэтому пусть сами разбираются в своих неурядицах!

– Ты прав, сын мой! – тихо молвил митрополит Пимен, крестя великого князя. – Да благословит тебя Господь!

Дмитрий Иванович поднял руку. – Тихо, горожане! – прокричали великокняжеские воины. – Наступило время для справедливой казни!

Толпа замерла. И тут же до всеобщего слуха донеслись сначала негромкие, но по мере приближения к помосту все более слышимые душераздирающие вопли: два здоровенных стражника тащили по земле рослого черномазого мужика, громко кричавшего и отбивавшегося от своих мучителей. – Я невиновен! – орал он. – Это Ивашка затащил меня, несчастного, в опасное дело! За что мне такие муки?! Это же тяжкий грех?!

Великий князь сделал знак рукой своим воинам, и один из них, как раз когда стражники проводили преступника перед скамьями знати, быстро подбежал к ним и с размаху ударил кричавшего Некомата кулаком по лицу. – Хрясь! – кулак с силой разбил несчастному губы и буквально вынес все передние зубы!

– А-а-а!!! – завопил преступник, теряя возможность говорить из-за прикушенного языка и исторгая из разбитого рта целую лужу крови.

– Вот так! – засмеялся довольный великий князь. – Славно ты его, добрый молодец!

– Вот так! Славно! – весело закричали радостные москвичи.

Князь Роман Брянский молча переглянулся с сыном. – Видишь, сынок, московские нравы? – тихо сказал он. – Им мало одной казни!

– Разве только московские, батюшка? – прошептал в ответ Дмитрий Романович. – Такие нравы – по всей Руси! Все бы только радовались, если бы и нас повели на мучительную казнь!

– Спаси, Господи! – перекрестился Роман Михайлович. – Только теперь я понимаю, что напрасно заключил договор на службу Дмитрию Донскому! Лучше бы поборолся за свой Брянск! Вот в какое болото я влез!

– Тише, батюшка! – буркнул, оглядываясь по сторонам, князь Дмитрий. – Не дай, Господь, услышат!

Тем временем стражники подтащили мычавшего, упиравшегося Некомата к помосту. Еще рывок – и они подняли по ступенькам, как тяжелый куль, бьющееся от смертельного страха тело. Несчастный уже не кричал, а только хрипел, выбрасывая изо рта потоки кровавой пены. Палач цепко схватил его своими огромными руками и поставил на ноги.

– Ишь, теперь запел по-другому! – крикнул кто-то из толпы. – Вот она, утренняя пташечка!

Толпа дико, исступленно захохотала. Заулыбались великий князь и бояре.

Вот Дмитрий Иванович опять поднял руку, и вновь установилась тишина.

Один из стражников, сопровождавших преступника, вышел вперед, оставив за спиной палача и жертву, вытащил из-за пазухи желтоватую бумагу, уставился в нее и громко произнес: – Великий и славный князь, мудрый святитель, знатные бояре, прочие князья и добрые горожане! Слушайте решение великого князя Дмитрия Иваныча и московских бояр! Все вы знаете, как пострадал наш славный город от нашествия диких бусурман! Нечестивые сыроядцы разорили нашу землю, сожгли наши дома и осквернили святыни! Они беспощадно разрушили наши православные храмы, убили множество люда, в том числе женщин, стариков, детей и служителей самого Господа! Нет слов, чтобы выразить нашу ненависть к этим злодеям! Но особенно виноваты перед нашей землей и народом предатели и подстрекатели, приведшие сюда поганых татар! Одним из них является недавно пойманный нами бусурманский холоп Некомат, или по-русски – подлый Брех! Это он виноват в гибели ваших детей, отцов и матерей! Это он – один из тех, кто помог татарам захватить и сжечь Москву! Теперь его ждет заслуженная лютая смерть! Поэтому мы, действуя по воле наших людей и опираясь на справедливую православную веру, постановили – рассечь на части тело этого Бреха здесь на Кучковом поле и бросить его мерзкие останки на съедение бродячим псам! Слава Господу! Во веки веков, аминь!

– А-а-а! – вновь заорал казнимый, пытаясь вырваться из рук палача. Но тот крепко держал свою жертву, сжимая ей руки и ноги. В это время великий князь поднял руку. Тогда палач оживился, быстро сорвал с несчастного армяк и, придушив его, бросил, казалось, онемевшее тело на дубовую колоду. Однако преступник неожиданно очнулся и резко подскочил, но в этот миг палач с силой взмахнул топором. – Хлоп! – беспощадное железо, скользнув по плечу Некомата, буквально оторвало ему руку по локоть. Поток черной крови залил помост, а казнимый упал и задергался от мучительной боли.

– Любо! Славно! – кричали из толпы. – А теперь отсеки ему ноженьку!

Тем временем, преступник, испытывая ужасные страдания, дико завыл.

Ответом ему были радостные крики и смех толпы.

Палач же не стал прикасаться к окровавленному телу, и вдруг, взмахнув топором, отсек несчастному правую ногу. Вновь хлынула кровь, и преступник, дернувшись всем телом, замолчал. Палач еще немного подождал, покачал головой и, видя, что его жертва не приходит в себя, последовательно отрубил ему ловкими взмахами руки еще одну руку, а затем – ногу.

В это время великий князь махнул рукой.

– Кончай же, Пятрович! – буркнул стоявший за спиной палача стражник. – Ты что не видишь знаки великого князя?!

– Щаса! Смойся! – крикнул к всеобщей радости палач и, схватив валявшийся неподалеку армяк казнимого, окутал им окровавленный обрубок, бывший раньше Некоматом, поднося его головой к дубовой колоде. В это мгновение изуродованное тело вдруг задергалось, забилось и вырвалось из его рук, упав в кровавую лужу.

– Ах, ты, скот! – взревел разгневанный палач и, схватив кровавое месиво, так ударил им по колоде, что изуродованное тело преступника окаменело, а опущенная голова оказалась прямо на плахе.

Ловкий взмах руки, хруст, и голова преступника с выпученными от ужаса и страданий глазами, высунутым окровавленным языком и беззубой ямой оскаленного рта упала на помост.

– Слава! Слава великому князю! Слава Дмитрию Донскому! – кричали москвичи, ликуя и наслаждаясь ужасным зрелищем.

Палач схватил отрубленную голову за волосы и быстро воткнул ее в протянутый одним из стражников толстый, длинный дубовый кол.

Еще мгновение и кол, прочно вставленный в отверстие помоста, предстал перед толпой. Установилась мертвая тишина, а потом вдруг все дико, протяжно закричали.