Диана Гэблдон - Путешественница

– Они что, держали тебя в яме для воров весь срок?

У меня в руке была холодная серебряная ложка, но при одном воспоминании о страшном застенке в Крэйнсмуире на ладони выступил пот. Мне пришлось пробыть там с Джейлис Дункан всего три дня по подозрению в колдовстве. Сколько же просидела она?

– Три месяца, – проговорила Джейли, задумчиво уставившись в свою чашку. – Три проклятых месяца в холоде, среди кишащих паразитов. Вонючая кормежка и смертный пот страха, липнущий к телу днем и ночью!

Она подняла глаза, рот искривился в горькой усмешке.

– Но я выносила дитя как положено. Когда начались схватки, меня вытащили из этой дыры – и то сказать, в подобном состоянии мне было бы трудно сбежать. Так что дитя я родила в своей старой спальне, в доме судебного исполнителя.

Глаза Джейли слегка затуманились, заставив меня усомниться в том, что в ее чашку действительно налит чай.

– Там были витражные окна из шестигранных стекол, помнишь? Разных цветов – пурпурного, зеленого, белого! Лучший дом во всем селении.

Воспоминание вызвало у нее улыбку.

– Помню, когда мне принесли ребенка и я взяла его на руки, на его лицо упал зеленый свет. Он выглядел как утопленник, и казалось, что на ощупь должен быть холодным, как труп, но нет – оказался теплым. Теплым, как яйца его отца.

За этими словами последовал взрыв неприятного, недоброго смеха.

– И почему мужчины такие дураки? Любого из них можно завести куда угодно, ухватив за ту штуковину, что они прячут в штанах. Конечно, до поры до времени, но стоит родить ему сына, и можно снова хватать за яйца и тащить, куда вздумается. Потому как единственное, что им нужно, все, что их интересует, – это влагалище.

Она откинулась назад в своем кресле, широко раздвинула ляжки и подняла свой бокал в ироническом тосте прямо над своим лобком, скосившись на него через выступающий бугор живота.

– Да, вот это самое место! Самая могущественная вещь на свете. Негры, по крайней мере, это понимают.

Она отпила внушительный глоток.

– Они вырезают маленьких идолов – только груди, живот и, конечно, то, что между ног. Впрочем, так же как и мужчины, живущие там, откуда мы явились, – мы с тобой.

Она покосилась на меня, обнажив в усмешке зубы.

– Ты ведь видела эти грязные мужские журналы.

Налитые кровью глаза переметнулись на Джейми.

– И ты знаешь, что за книжки и картинки ходят из рук в руки среди мужчин в Париже. Должна сказать, это то же самое, что африканские идолы.

Она сделала еще один основательный глоток и помахала рукой.

– Ну, может, с той разницей, что у негров хватает благоразумия им поклоняться.

– Видимо, сказывается их чувствительность. – невозмутимо отозвался Джейми.

Он сидел, откинувшись в кресле и лениво втянув ноги, но от меня не укрылось, как напряглись сжимавшие чашку пальцы.

– А с этими любителями рассматривать пикантные картинки, в Париже, вы имели дело уже как миссис Абернэти?

Может быть, она и находилась в легком подпитии, но головы не теряла. Услышав вопрос, она бросила на Джейми острый взгляд и, криво улыбнувшись, ответила:

– О, имени миссис Абернэти еще только предстояло мне послужить. Там, в Париже, я жила под другим именем – мадам Мелисанда Робишо. Как оно тебе? Может быть, чуточку претенциозно, но мне его дал твой дядюшка Дугал, и я оставила его – из сентиментальных соображений.

Моя свободная рука, благо находилась не на виду, в складках юбки, сжалась в кулак. Мне доводилось слышать о мадам Мелисанде, когда мы жили в Париже: не принадлежа к высшему обществу, она имела славу ясновидящей, придворные дамы поверяли ей свои тайны и советовались по таким важным вопросам, как любовные интриги, вложение денег и беременности.

– Воображаю, какие интересные истории ты рассказывала дамам, – холодно обронила я.

На сей раз в ее смехе прозвучало непритворное удивление.

– Да, спору нет, мне было бы что рассказать. Но я редко это делала. Люди, знаешь ли, невысоко ценят правду. А ведь случается… Тебе, например, известно, что мать Жана Поля Марата собиралась назвать свое чадо Рудольфом? Но я ее отговорила, сказала, что над именем Рудольф тяготеет дурное знамение. Потом долго гадала: вырасти он Рудольфом, все равно стал бы революционером или вместо этого посвятил бы себя поэзии? А тебе случалось задумываться о том, что имя может влиять на судьбу?

Ее глаза, две зеленые стекляшки, вперились в Джейми.

– Да, и часто, – ответил он, поставив чашку на стол. – Значит, это Дугал обеспечил вам возможность убраться из Крэйнсмуира?

Джейли кинула, подавив легкую отрыжку.

– Ага. Он явился, чтобы забрать дитя. Один, поскольку боялся, как бы кто не узнал о его отцовстве. Но я-то не могла допустить, чтобы все шло, как идет, и, когда Дугал приблизился, схватила кортик и приставила к горлу ребенка.

При этом воспоминании ее полные губы изогнулись в довольной улыбке.

– Ну вот, а ему сказала, что прикончу дитя на месте, если он не поклянется жизнью брата и спасением собственной души, что обеспечит мне возможность благополучно скрыться.

– И он тебе поверил? – спросила я.

Мне сделалось не по себе при одной мысли о матери, подносящей нож к горлу собственного новорожденного сына, пусть даже притворно.

Ее взгляд качнулся обратно ко мне.

– О да, – мягко сказала она и улыбнулась еще шире. – Он знал меня, Дугал, хорошо знал.

Потея, несмотря на декабрьскую стужу, будучи не в состоянии оторвать взгляд от лица спящего сына, Дугал согласился.

– Когда он наклонился, чтобы взять ребенка, мне пришло в голову засадить кортик в глотку ему самому, – припомнила Джейли. – Но выбираться из всего этого одной было бы чертовски трудно, и я передумала.

Выражение лица Джейми не изменилось, он лишь поднял чашку с чаем и сделал большой глоток.

Дугал договорился с тюремщиком, Джоном Макри, организовал церковную церемонию и, благодаря умело и осторожно розданным взяткам, обеспечил то, что завернутое в плащ с капюшоном тело, которое на следующий день понесут, чтобы предать огню в смоляной бочке, будет принадлежать вовсе не Джейлис Дункан.

– Я думала, что они используют соломенное чучело: несколько камней в гроб, крышку забили гвоздями – и порядок! Но тремя днями раньше умерла бабушка Джоан. А настоящее тело лучше горит.

Она рассмеялась и осушила свою чашку.

– Немногим довелось увидеть собственные похороны, но еще меньшему числу людей посчастливилось присутствовать при собственной казни.

Пора была зимняя, землю под деревьями устилали опавшие листья, и то здесь то там, словно капли крови, поблескивали крупные красные ягоды.

День выдался облачный, дело шло к дождю со снегом или снегопаду, однако это не помешало собраться всему поселку: ведьму ведь не каждый день жгут, и никто не хотел пропустить выдающееся событие. Местный священник отец Бэйн умер три месяца назад от лихорадки, вызванной загноившимся порезом, но ради такого случая из соседнего селения пригласили другого. Он пришел по тропинке со стороны рощи, бормоча отходные молитвы. Перед ним несли кадило, а позади следовали тюремщик и двое помощников, тащивших на носилках завернутую в черное ношу.