Тоска Ли - Царица Савская

— Царевна.

Я открыла глаза и увидела шатры и верблюдов двенадцати сотен соплеменников, расположившихся на краю великой пустоши.

Небо над головой кипело тучами и все же удерживалось от дождя.

Это был знак от Алмакаха, как было сказано несколько дней назад на южной прибрежной равнине. Там мой жрец, Азм, отправившийся со мной из Пунта, принес в жертву верблюда — потери которого мы не могли себе позволить, а оттого особо ценного для Алмакаха.

Макар, ехавший рядом со мной, указал в сторону. Всадники на северном краю долины.

— Поехали, — сказала я, заново повязывая вуаль. И направила своего верблюда в сторону гор.

Покинуть Сабу или войти в нее означало рискнуть всем — путь лежал через коварные горы и раскаленный ад прибрежной равнины, под хохот бабуинов в лесах; через океан песка в безбрежной восточной пустоши, кладбища неисчислимых орд неудачливых захватчиков. Единственным проходимым путем был северный, через оазис Джауфа, а затем — лишь с помощью родственных либо дружественных племен или богатств для торговли… или же южный, от морского порта по долинам, а затем лишь на корабле.

Колыбель Сабы — и ее богатства — хранило отнюдь не море, а непроходимые горы и пески.

Я плакала, когда мы высадились в южном порту. Не от облегчения, хотя наша компания сумела пересечь море до начала дождей и нас встретило южное племя Уррамар, обеспечив необходимыми припасами и верблюдами. А оттого, что я не думала, что когда-нибудь снова буду так рада вновь увидеть высокие горные хребты Сабы.

Макар был прав. Я когда-то любила Сабу. И теперь, как вернувшаяся возлюбленная, я сломалась при первой же встрече.

Но мое возвращение дорого мне обошлось. Как только мы вошли на горные пути Катабана, Садик вернулся ко мне в кошмарах, впервые за долгие годы. Я металась на постели, в поту, содрогаясь под шерстяными одеялами на холоде поздней весны.

— Убирайся! — сказала я в ночь, когда Макар проснулся и попытался меня утешить. Я вышла за ним из шатра всего лишь пару минут спустя, и меня стошнило на землю.

Хагарлат преследовала меня на высоких плато, а мрачное лицо отца являлось во время спуска в великую долину Бай- хан. И хотя Макар простил мне вспышку злости, с тех пор он ко мне не прикасался.

Я была вне себя. Пунт стал землей теней за узким морем, а Саба приветствовала меня демонами. Поэтому я рвалась вперед, в единственном доступном мне направлении: на север, к столице.

В тот самый миг, когда мы добрались до края лагеря, что- то перелетело горную гряду, отчетливо виднеясь на фоне мрачного неба. Я прищурилась, всматриваясь в ленивое парение грифа, а тучи все продолжали бурлить.

В лагере воздух звенел от наречий различных племен, резких и рокочущих, словно раскаты грома за горизонтом. Вожди оживленно совещались под навесом палатки командования.

Сверкали молнии, вспышками озаряя горизонт. Но в самой долине воздух был до странности неподвижен.

Один за другим вожди замолкали, глядя, как я приближаюсь к палатке.

Среди них оказался некто новый, едва ли на несколько лет моложе моего отца, и за миг до того он вел крайне оживленную беседу с Кхалкхарибом.

Двенадцать пар подведенных сурьмой глаз одновременно смерили меня взглядом. Запнулась ли я, шагая к ним, замедлился ли мой шаг? Как они восприняли меня, эти люди, не знающие обо мне ничего, кроме моей родословной? Видел ли кто- то из них во мне царицу — или только инструмент укрепления собственной власти?

Я оглядела их всех по очереди, последним оценив новоприбывшего.

— Это Вахабил, — сказал Кхалкхариб. — Его племя родственно твоему.

Последние слова он мог бы и не говорить, я сразу же узнала древнюю вспышку богини Шаме на рукояти его кинжала. И приветствовала его как родственника, прикоснувшись своим покрытым вуалью носом к кончику его носа. Он был коренастым, едва ли выше меня, с необычайно светлыми глазами и клочковатой бородой, которая не могла скрыть обвисшие щеки.

— Мои люди ждут в соседней долине, — сказал Вахабил.

— Вы принесли вести от моей родни? Я надеялась получить…

— Прибыл гонец из Мариба, — прервал меня Кхалкхариб.

Я взглянула на него, затем медленно повернулась к Вахабилу.

Сердце заколотилось в груди.

— Ваш царственный отец мертв, — сказал Вахабил. — Хагарлат усадила своего сына на алебастровый трон. Мы отказали ему в верности. Твои родичи продолжают собираться в Сирвахе.

Тишина.

Вахабил медленно склонился вперед, положил руки на колени.

— Слава царице!

Кхалкхариб формально повторил ритуал, за ним Набат и люди из Амана. А затем Ята, вожди Уррамара и Авсана, вожди других племен Восточного Хадрамаута, которые присоединились к нам на прибрежной равнине, и четверо тех, названия чьих племен я внезапно забыла. Один за другим они склонялись передо мной, и их бормотание повисало в застывшем воздухе.

За пологом те, кто стоял достаточно близко, чтобы все видеть и слышать, закричали и двинулись вперед, группами, волнами, их приветствие взлетело к мрачному небу, вознося мое имя к тяжелым тучам.

Славься, царица! Царица Билкис.

Я инстинктивно обернулась к Макару и увидела, что он склонился почти до самого земляного пола, шея, которую я обожала, благоговейно согнулась.

И налетел порыв ветра, заметались и задрожали древесные кроны, и небо на юге разверзлось дождем.

— Собирайте людей, — велел Кхалкхариб, глядя на приближающийся шторм. — Мы выступаем в Мариб.

В ту ночь голос моей матери, оставивший меня так много лет назад, вернулся снова. Вначале едва слышная песня, пришедшая в полусне. Песня как ветер, проникающий под полог шатра, как шелест дождя на фоне рычания горной грозы. То была колыбельная о Сабе, о ее горах и плато, музыка, поющая о горных террасах и весенних дождях, что пришли напоить поля и фруктовые сады.

Это была песня моей матери. Моя песня.

В долине Байхан мы собрали людей из племен Кахар и Авсан.

И двигались быстро, обогнув оазис, уже заселенный водяными курочками. Хагарлат, без сомнения, несколько недель тому назад призвала своих союзников, и слух о моем прибытии вскоре дойдет до ее шпионов, если уже не дошел. Слухи опережали нас, курсируя среди внешних селений, жители которых приходили поесть у наших костров или пригласить нас к себе угоститься «жиром и мясом». Они жадно впитывали новости с любопытством глядели на возвратившуюся царевну, будущую правительницу. Самые богатые из них резали коз и ягнят — порой до десятка животных отдавали, чтобы накормить часть наших сил, даже когда самим поселенцам не оставалось еды. Один из них утром отправил к нам четверых сыновей, крича: «Запомни слугу своего Аммията! Вспоминай Аммията с благодарностью!»