Джоан Вулф - Сделка

Я снова посмотрела в сторону благородного красавца с независимым характером, названного Центурионом. У такого существа не может быть плохих детей! Не должно быть!

— А он не сделает ничего плохого нашей Марии? — обеспокоенно спросил Никки.

— Центурион любит своих подруг больше, чем людей, — сказал Сэйвил. — И нежно заботится о них.

— Неизвестно еще, как она позаботится о нем, — напомнила я.

— Не беспокойтесь, миссис Сандерс, — уверенным тоном сказал граф, — мы тут знаем, как справляться со своевольными леди.

Снова в его словах мне почудился намек… Да что ж это я? Фу, как противно!

Сэйвил с улыбкой обратился к Никки:

— Хочешь посмотреть на однолеток?

— Очень, сэр!

Мы двинулись в другом направлении. Никки не отходил от графа, засыпая его вопросами, на которые тот терпеливо отвечал.

Возможно, только сейчас я в полной мере поняла, как не хватает моему сыну общения с мужчиной — ровесником его отца.

В конце обеда я увидела, что Никки почти засыпает, поэтому сразу же после еды поднялась с ним в спальню, оставив Сэйвила за столом перед бутылкой портвейна.

Мальчик почти мгновенно уснул, однако я провела у него в комнате около часа, не решаясь спуститься вниз.

Теперь уже не было сомнения — незачем больше себя обманывать, — что я испытываю влечение к Сэйвилу. Случайное прикосновение его руки действует на меня куда сильнее всевозможных романтических ухаживаний, к которым прибегали иные мужчины в течение шести лет, прошедших после смерти Томми.

Впрочем, что здесь необычного? Он красивый, умный, хорошо воспитанный человек, а я все-таки живое существо. И что такого, если один понравился мне больше других, привлек мое внимание?

Однако почему к симпатии, приязни, если можно так назвать мое чувство, примешивается нечто похожее на страх? Почему так боязно оставаться с ним наедине? И кого я боюсь? Уж не себя ли?

Такие вопросы я задавала себе, сидя возле постели Никки, а потом решила, что нужно все же спуститься вниз, поблагодарить хозяина за прекрасный день, проведенный в его доме, и сказать, что я, как и мой сын, устала и собираюсь лечь.

Дворецкий объяснил, где найти графа, и я направилась в библиотеку. Сэйвил сидел там в кресле все с той же бутылкой портвейна, но вина там заметно убавилось. С портрета на стене на него высокомерно взирал один из его предков по мужской линии — в трико и брыжах времен королевы Елизаветы.

Я сказала еще от двери:

— Извините, милорд, Никки только что уснул, и я собираюсь сделать то же самое. День был утомительным, хотя очень приятным.

Сэйвил медленно поднялся с кресла, провел рукой по волосам, несколько прядей упало на лоб. Потом, опершись о край стола, как бы для равновесия, мрачно взглянул на меня и сурово произнес:

— Вашего сына следует отправить в школу, Гейл, а вы упорствуете и держите его дома.

Все мои мысли о нем как о привлекательном мужчине мгновенно улетучились.

— Вы ничего не понимаете! — воскликнула я с яростью. — И ни капельки не знаете Никки! Ему хорошо в нашем доме — со мной, с Макинтошами, с его учителем-викарием.

Он еще сильнее наклонился над столом, уже не заботясь о потере равновесия, и вперил в меня взгляд:

— Это вы не понимаете, Гейл! Мальчику необходимо… Он жаждет общения с кем-то, чьи интересы идут дальше кухни и учебников. И даже дальше конюшни.

Багровая пелена бешенства застлала мне глаза. Я не могла не понимать, что в какой-то степени он прав, и это лишь усиливало мою злость.

Я крикнула — быть может, никто еще так не кричал в этих стенах:

— Когда мне понадобится ваш совет, милорд, я попрошу его, с вашего позволения! А пока позвольте мне самой знать, что лучше для моего сына!

Сэйвил ответил на удивление спокойным, даже любезным тоном. Но что это был за ответ!

— Вы ищете в обществе ребенка то, что утратили после кончины мужа. Для мальчика в этом мало хорошего.

О, это уж слишком! Так оскорбить…

— Как вы смеете? — прошипела я.

Почти не осознавая, что делаю, я шагнула к нему и занесла руку…

Граф поймал ее в воздухе.

— Не стоит, — сказал он мягко.

Потом, не отпуская моей руки, он обогнул стол и оказался прямо передо мной. Прежде чем я смогла понять, что происходит, его рука оказалась на моей талии, а губы прижались к моим.

Меня обдало жаром, словно по жилам пробежал огонь, полыхающий сейчас в камине. Я понимала, что должна оттолкнуть его, и уже подняла свободную руку, чтобы сделать это, но пальцы замерли на мягком воротнике его куртки. В следующее мгновение моя рука обвила его шею, и я прижалась к нему всем телом.

Наш поцелуй отнюдь не был целомудренным. Мои губы раскрылись, наши языки соприкоснулись, я почувствовала сладковатый вкус портвейна. Мне поневоле пришлось приподняться, и для удобства я сомкнула обе руки на его затылке.

Сэйвил крепко обнимал меня за талию обеими руками. Потом одну из них положил мне на голову, другую на грудь. Острое чувство наслаждения, которое я испытала, сменилось такой же силы испугом.

Упершись руками ему в грудь, я попыталась оттолкнуть графа. Он не сразу понял, что я делаю, но отпустил меня, и я отскочила со скоростью камня, выпущенного из пращи.

— О Господи! — пробормотала я, глядя на него с ужасом. — Господи!

— Гейл! — Голос его дрогнул. — Не смотрите на меня так, дорогая. Пожалуйста, не смотрите так.

— Как я смотрю? — удалось выговорить мне.

— Испуганно. Поверьте, Гейл, я вовсе не стремился заставить вас оплатить нашу сделку таким образом. Клянусь вам, Гейл. Я просто потерял над собой контроль.

О чем он толкует? Я бы никогда и не подумала, что он способен на такую низость. Меня страшил не он, не граф Сэйвил. Я боялась себя самой. И чем дальше, тем сильнее.

Такого со мной еще не случалось. Мне было хорошо с Томми, приятно, однако я никогда не жаждала его, не пылала к нему страстью. Он первый призывал меня на ложе любви; бывал, извините за не совсем удачную фразу, инициатором любовных игр.

Я торопливо сказала, не глядя на Сэйвила:

— Мне лучше уйти, милорд. Прямо сейчас.

Лучше бы я не поднимала на него глаз, не видела жадного, страстного взора, каким он смотрел на мои губы.

— Да, — произнес он хрипло. — Вам лучше уйти.

— Доброй ночи.

И я стремительно вышла из комнаты.

Кровать была на редкость удобной, но я мало спала в эту ночь: слишком сильно были возбуждены и душа, и тело. И не только вожделение было тому причиной. Я много думала о Никки. Слова Сэйвила всерьез обеспокоили меня.

Я клала их на весы своей совести, взвешивала и так, и этак и все же приходила к выводу, что он не прав. Мальчику хорошо дома, он, слава Богу, здоров, счастлив, ему все интересно и радостно. А что касается школы… Легко графу говорить об этом! Знал бы он, сколько нужно платить. Да и за что, собственно? Разве тому же самому не научит моего ребенка милый и образованный мистер Ладгейт? А что касается мужского общества… Не знаю, лучше ли ему будет среди жестоких мальчишек, вдали от дома, от меня? Да и какие еще учителя попадутся.