Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

– Он сказал, я еще маленький. – Глаза его наполнились слезами. – Только ему можно. Только одному, он сказал.

– Я сейчас, мисс Георгина. – В два-три широких шага Ах Тонг оказался рядом с ней и взял за руку Дэвида, который уже начал всхлипывать.

Георгина вскочила и побежала, и жесткая трава колола ей ступни.

Она выбежала за ворота, пересекла Бич-роуд в тесном просвете между паланкином и воловьей упряжкой и помчалась к пологому откосу.

Он стоял в воде по самые бедра, покачиваясь в движении волн на мягком, податливом дне.

Он не слышал, как она звала его.

Словно в трансе, он простер руки, предлагая себя морскому богу в качестве жертвы.

Волна за волной накатывали на мальчика, высоко вздымаясь и бушуя, лишь вплотную перед ним растекаясь плоско и мягко. Беглый, текучий хищник, охвативший ее сына и обласкивающий его, приготовившись на следующем вдохе схватить его и поглотить.

В ореоле брызг Георгина вбежала в воду, платье промокло, царапины на ступнях и ссадины горели от соли. Она бросилась к сыну, схватила его и потащила к берегу, он оказался очень тяжелым.

Дункан закричал, как будто она живьем сдирала с него кожу, отбивался от нее, пинал ногами. Пока ее ноги не подломились и она не осела в мокрый песок, исчерканный тонкими, пенистыми языками воды.

Из последних сил она пыталась удержать сопротивляющегося мальчика – он выворачивался из ее рук, упирался в нее, дрался.

Рвался назад в море.

Пока не иссякли и его силы, а крики не перешли в безудержный плач. Он вцепился в мать и выплакивал свое горе на ее груди.

Георгина покачивала сына в объятиях, свое красивое, дикое морское дитя. Она гладила его по мокрым волосам, деля с ним его тоску. Его боль. Его ярость.

На следующий день Георгина начала учить сыновей плавать, сначала Дункана, потом Дэвида.

И попросила Пола об их переезде.

Вон из Л’Эспуара. Подальше от моря.

Сингапур рос.

Росло его богатство, росло и население.

Арендная плата за склады, за квартиры над складами, за дома и приватные комнаты резко поднималась. Кто мог себе позволить, подумывал, как бы выбраться из городской тесноты и грязи. Подальше от шума, вони и то и дело затопляемых подъездов к дому в более спокойное место, где было просторнее, где был свежий воздух и по соседству – свои.

Первыми были плантаторы – такие, как консул Балестье или доктор Оксли, – кто купил земельные участки в глубине суши, чтобы заложить на них плантации и построить себе в таком случае и дом, затем появились единичные тауке, некоторые богатые европейцы, желавшие показать свое благосостояние, затем все больше и больше коммерсантов потянулись из города на природу.

Потребность, которая совпала с вырождением плантаций перца и гамбира, с гибелью мускатных деревьев из-за жучка. Участки продавались целиком или по частям, на них строились дома, потом сдававшиеся внаем. Доктор Оксли свое владение Киллинэй с больными мускатными деревьями, ровно в сто восемьдесят моргенов, сбыл перед тем, как уехать с женой и девятью детьми в Англию; почти сорок домов были построены на этом участке в последующие годы. Прежде всего был популярен Танглин, по ту сторону Орчерд-роуд, где дороги были хорошими, вид красивый и откуда удобно было доехать до работы с саисом .

Рука об руку с этим шла перестройка плана города; прежняя планировка происходила еще из эры сэра Стэмфорда Раффлза и его резидента Уильяма Фаркухара. Каналы, которые обеспечивали город водой, получили наконец имена. Коммерческий сквер был переименован в площадь Раффлза, а улицы на северном берегу реки Сингапур, которые прежде считались продолжениями улиц южного берега, теперь получили другие названия. Черч-стрит превратилась в Ватерлоо-стрит, из Рыночной улицы получилась Кроуферд-стрит.

Чувствуешь? Сегодня опять несет чистейшей лавандой! – с улыбкой говорили на улице, которая по ту сторону реки Рохор вела на север, к Серангун-роуд, между плантациями, которые удобрялись нечистотами, и овощными огородиками со свинарниками. И эта улица получила в качестве официального названия шутливое: Лавендер-стрит.

Пол Бигелоу очень вовремя когда-то отхватил себе участок на Орчерд-роуд. Ибо за каких-то три года цена на землю и собственные дома удвоилась, даже утроилась, и спрос давно превысил предложение.

В Сингапуре буйствовала строительная лихорадка.

Лампа на ночном столике отбрасывала на кровать уютный свет. На раскрытую книгу, которую Георгина прислонила к своим коленям, поставив их «домиком». Уже долгое время она не листнула ни одной страницы, вслушиваясь в ночь.

Ветер шептал в листве старых деревьев, срубить которые ей так и не хватило духу, пока они были здоровы, и серебряными капельками стекало пение единичных цикад; ночь была сухая.

Ей не хватало моря, то и дело ей мерещилось, что она слышит шорох и накат волн. Фантомные звуки. Как будто она частично оглохла на одно ухо.

Дункан тоже страдал от этого, она видела по его глазам, по тоске в них. И если Дэвид с ликованием прыгал по комнатам, чтобы исследовать новое жилище, Дункан целыми днями бычился; даже пони, которого Пол купил для мальчиков и поставил в стойло к лошадям, не стал для него утешением.

Дети давно спали, с ними в их комнате и Картика – она была безумно рада, что ее взяли нянькой в новый дом. И слуги переехали в свое жилье в задней части сада. Индийский повар, которого ей рекомендовал Аниш, со своими подсобными. Три китайских боя, две малайские горничные, трое саисов и туканг айер, который носил воду, рубил дрова и выносил ночные горшки. Миновали те времена, когда шотландские коммерсанты – такие как Гордон Финдли, – гордились тем, что могут обходиться минимальным количеством персонала.

С наступлением темноты на службу заступали два малайских ночных сторожа. Георгина иногда могла слышать их лопочущие голоса, их приглушенный смех, когда они совершали обход территории. И бой Один еще должен был бодрствовать в ожидании возвращения туана. Как и Георгина.

Дом у них получился большой и красивый, на кирпичном фундаменте, возвышавшемся над землей на несколько футов, чтобы отталкивать влагу и охлаждать полы.

Они назвали его по-французски Боннэр, в память о матери Георгины и на доброе предзнаменование. Счастье.

У него был запах еще нового дома: пахло свежим чунамом стен, полированным деревом и бамбуком жалюзи. Специально для него изготовленной мебелью из тропической древесины и ротангом, свеженачищенным серебром и медью и увлажненной землей, зелеными листьями и комнатными растениями.

И в воздухе всегда висел сладкий, пряный дух фруктового сада. Сухой аромат травы, меловой запах красной земли и свежесть молодых саженцев бамбука, тембусу и дикого гелиотропа, водяных лилий и разных сортов жасмина.