Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

Дайан – правая рука Рахарио и, должно быть, его ровесник; лицо, задубленное ветром и солнцем, темное, как крепкий чай. Его угольно-черные глаза вспыхивали, когда он шутил с Георгиной или говорил о погоде и показывал ей с палубы дельфинов, которые резвились в волнах на некотором отдалении, а однажды даже величественно скользящего по воде кита.

С Тиртой и Иудой она почти не говорила. Молодые мужчины повязывали свои длинные волосы лентой, чтобы не лезли на их бронзово-коричневые лица, и ограничивались тем, что приветливо ей улыбались, иногда заговорщицки подмигивая.

Ею ненадолго овладевало смущение при мысли, что мужчины наверху, пожалуй, могли что-то слышать, щеки ее от этого начинали гореть, но быстро снова остывали; удивительно, к чему только не привыкаешь со временем. Это почти пугает.

– Что подумают твои люди о том, что ты притащил на борт свою белую возлюбленную? – с улыбкой шептала она.

Хриплое дыхание Рахарио овевало ее затылок.

– Им платят за работу. А не за то, что они думают.

Ее улыбка углубилась:

– Ты больше не отваживаешься остаться со мной на корабле с глазу на глаз?

Его зубы зарылись в место между затылком и плечами, и она содрогнулась. И, словно утешая, по этой линии прошелся его язык.

– А как бы я мог довериться неверной жене? Обманщице?

Георгина закаменела и открыла глаза.

– Я могу тебя успокоить, – пробормотал он, не отрывая губ от ее кожи. – Они не считают тебя белой неней. Для них ты по меньшей мере наполовину малайских кровей. Как для меня тогда.

Он прижался пылающим телом к ее спине, дал ей почувствовать, что хочет ее еще раз.

– И никто из них не относится так уж серьезно к супружеской верности, когда мы долго в море.

Георгина оттолкнула его и повернулась.

– Ты так считал? Раньше? Что я наполовину малайка?

Он оглядел ее, сдвинув брови.

– А как еще я должен был считать?

Он прошелся пальцами по своим волосам – этот жест действовал на нее так же возбуждающе, как и его интонации.

Георгина смотрела в пустоту перед собой, потом снова подняла глаза:

– Это… это изменило бы что-нибудь между нами? Тогда?

Ему не понадобилось отвечать, она видела это по нему, и желудок ее холодно сжался.

– Я не знала, – прошептала она.

– Но сегодня это уже не имеет значения.

В его голосе прозвучало раздражение, он стал искать свою рубашку, свои брюки.

Георгина смотрела на него подавленно.

Так и было теперь между ними. Взаимное подстерегание и кружение, выжидательное и недоверчивое, почти враждебное. Которое внезапно пробивало дорогу к страстной борьбе, в которой они вцепились друг в друга зубами и когтями. Только измотанность после этого допускала что-то вроде близости, вроде нежности. Пока один из них не наносил удар в спину, а другой отвечал тем же, и они снова и снова вредили хрупкому миру между ними, который в любой момент мог обернуться войной. В доме на Серангун-роуд и здесь, на борту этого корабля. В двух этих раковинах, просторных и светлых и все же обладающих ностальгической интимностью.

С тоской по всем украденным у них дням, начиная с той встречи, прерванной на полгода, когда Рахарио ушел в море, а Георгина осталась с замершими чувствами и опустошенная.

Холод в ее животе растаял от внезапно вспыхнувшего жара.

– Ты не сдержал обещание.

Он поднял брови.

– Ты не вернул украденный фрахт и не позаботился, чтобы тауке, с которыми фирма делала свои дела раньше, снова вернулись к ней.

Тот участок земли, на котором Пол пытался выращивать перец и гамбир, он продал. И даже с выгодой, но не за ту цену, которую получил бы, если бы выждал еще год-другой, для этого участок находился далековато за городом. Фирма Финдли, Буассело и Бигелоу держалась храбро, но прихварывала; Пол тяжело переносил этот груз.

Рахарио засмеялся – сухим, противным смехом, лежа натянув брюки и снова сев на край койки.

– Я тебе уже сказал однажды, что это не моя вина, что твой муж ничего не смыслит в делах.

– Ты обещал.

Его глаза впились в нее.

– Так уж оно с этими обещаниями. Некоторые не получается сдержать. – Рот его дрогнул, и он натянул на себя рубашку. – Если хочешь, могу подкинуть тебе пару долларов. За компанию, которую ты мне сегодня составила.

Георгина взвилась, размахнулась для удара, но он оказался быстрее и бросился на нее. Стиснув ее запястья, он прижал ее вниз и лежал на ней так тяжело, что она едва могла дышать.

Сжав зубы, они молча смотрели друг другу в глаза, ожесточенно меряясь силами и волей, в этой борьбе то и дело вздрагивал какой-нибудь мускул, но никто не хотел уступать. Пока Рахарио не ослабил хватку и его лицо не приблизилось к ней как для поцелуя.

Георгина отвернула лицо в сторону.

– Уедем, Нилам, – прошептал он ей на ухо. – Куда-нибудь, где нас никто не знает. Нусантара большая. Если хочешь, выйдем в море еще сегодня и никогда больше не вернемся.

Георгина закрыла глаза. Его слова исполняли ее мечту, которую она носила в себе с тех пор, как была маленькой девочкой. С тех пор, как сидела на скале в саду перед Л’Эспуаром, глядя на море и ожидая его возвращения. Она разминала в себе отзвук его слов, слово ДА уже обустраивалось на ее языке.

– Я не могу, – прошептала она наконец и открыла глаза. – Ведь у меня двое мальчиков.

– Тогда возьми их с собой! Им понравится на корабле.

Болезненная улыбка скользнула по ее лицу.

Твой сын не мог бы и представить себе ничего лучше, это да. Он любит море так же сильно, как и ты. Но не Дэвид. Не сын Пола, который так же прикован к суше, как и его отец. Он предпочитает лазать по деревьям, чем идти плавать, и всем сердцем привязан к своему пони.

– Я не могу, – повторила она, задыхаясь от печали.

Рахарио выдохнул и отпустил ее, медленно встал. Он казался усталым, таким же измотанным, какой чувствовала себя Георгина. Может, они оба уже были не настолько молоды для такого рода страсти, когда сталкиваются моря похоти и ненависти, завихряясь в ревущую, коварную воронку.

Она села и подтянула к груди колени.

– А ты? Разве ты смог бы просто так бросить своих детей? И жену?

Рахарио молчал, полуотвернув лицо.

– Пол не плохой коммерсант, – тихо сказала она. – Он хороший отец обоим моим сыновьям. И хороший муж.

Глаза Рахарио обратились к ней, открытые и блестящие.

– Тогда почему ты здесь? – хрипло прошептал он.

Взгляд Георгины блуждал в пустоте. Да. Тогда почему она здесь? Этого она не знала.

Она помотала головой, соскользнула с простыни, взяла саронг и стала его надевать.

– Отвези меня на берег.

Она чувствовала на себе его взгляд, натягивая рубашку, потом кебайю.

– Я сказал это всерьез, Нилам, – тихо произнес он. – Давай уедем. Куда хочешь. Ты и твои сыновья.