Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

Она раскрыла рот, чтобы ответить, но он перебил:

– Нет. Не сегодня. Через полгода. Когда я вернусь. Только тогда я хочу получить от тебя ответ.

Георгина молчала, поправляя кебайю. Руки ее дрожали.

– Скажи… – с сомнением начал он и потом продолжил решительно – как отрезал: – Скажи мужу, пусть скупает дома на Апер Серкелэ-роуд. Там в скором времени начнется бум.

Она встала, разгладила на себе одежду и ответила:

– Отвези меня на берег.

Гром раскатывался неспешно. То и дело поднимались порывы ветра, с треском разрывая парной воздух, набегая с разных сторон, но все с более дальнего расстояния. Только дождь барабанил с неизменной силой, плескался по крышам и полоскал листву, бурлил и клокотал на красной земле сада на Орчерд-роуд.

– Дурацкий дождь, – проворчал Дэвид, сморщил курносый нос и толкнул ногой сигарную коробку, так что она поехала по полу.

– Эй, – ласково окоротил его Пол и нежно потрепал по затылку. – Я бы сейчас тоже лучше поиграл с тобой в мяч в саду. Но зато я вам что-то принес.

Он сидел с мальчиками на полу, где за минувшие часы возникла постройка из сигарных коробок, жестяных банок и кубиков вдоль трассы, по которой предстояло проложить новую железную дорогу. Красной, зеленой, синей и черной красками поблескивали два локомотива, их тендеры и многочисленные металлические вагоны только и ждали, чтобы проехать через туннели из сдвинутых стульев. Вокзалами служили коробки, в которые были запакованы поезда, а оловянные солдатики были встречающими, уличными торговцами и крестьянами в поле.

Железная дорога была непростительно дорогой, но Полу хотелось отпраздновать сегодня удачное завершение сделки. Он хотел возместить мальчикам то, что так мало видел их в последнее время, и он специально для этого освободил себе вторую половину дня.

– Вот еще есть место, – сказал Дункан и указал на пустующее пространство у воображаемых путей.

Лицо Дэвида просияло:

– Крепость! Нам нужна еще одна крепость! – прошепелявил он через свежую щербину от уже второго выпавшего зуба.

– О да! – с воодушевлением согласился Дункан.

Мальчики, как пружины, подскочили вверх, стали собирать коробки от сигар, кубики, которые они вообще-то уже переросли, и принялись сооружать крепость по своему вкусу. К их голосам, которые с серьезностью специалистов обсуждали, что должно быть в каком месте крепости и как должны выглядеть детали, примешались голоса, доносившиеся снизу.

Пол встал и пошел к двери.

В кебайе, промокшей на плечах, с сырыми, небрежно подобранными волосами по лестнице поднималась Георгина, босая, держа в руках легкие туфли. Она выглядела измученной, лицо затуманилось, как бывает в задумчивости.

– Привет.

Она вздрогнула и выдавила улыбку.

– Пол. – Улыбка плохо держалась и криво сползла. – Ты уже дома?

– Как видишь. – Резкость в его голосе смягчилась до неуверенности, и он упрятал руки в карманы брюк. – Картика мне сказала, ты в городе.

При этом Картика казалась смущенной, избегая смотреть ему в глаза. Как будто боялась, что он потребует ее к ответу за то, что мэм ездит без ее сопровождения и что она не может сказать, когда мэм вернется.

– Да. – Георгина потупилась. – У меня были кое-какие дела.

Он озадаченно поднял брови, рассматривая ее кебайю и саронг:

– Дела – в таком виде?

Она пожала плечами:

– Я спешила и думала, что мигом обернусь.

Пола охватило беспокойство, он переступал с ноги на ногу; наконец протянул к ней руку:

– Иди сюда, – мягко сказал он.

– Жара меня доконала, я вся пропотела. Я освежусь быстренько, хорошо? – Она слабо улыбнулась и побежала в сторону ванной.

Дверь за ней захлопнулась.

– Идем играть, папа! – окликнул его Дэвид.

– Сейчас.

Это была его вина, что Георгина стала ему чужой? Раньше такие ясные, теперь ее глаза часто казались затуманенными, как море облачным утром, мыслями она уносилась куда-то далеко за океан. За завтраком и за ужином она сидела за столом так, будто уже не была членом семьи, ее уносило течением все дальше и дальше, как плавник.

Красивая незнакомка, которая спала в его кровати и обыденно отвечала на его нежности, когда его время от времени все-таки охватывало вожделение. С его стороны это был скорее инстинкт, чем глубоко прочувствованное желание, он сам делал это скорее механически, чем с охотой. Слишком много мыслей кружилось в его голове, отвлекая его, и тело под его ладонями было хотя и дружелюбно, хотя и не отторгало его, но оставалось бездушным, лишенным огня.

Горячая рука легла сзади на его ногу, и он опустил взгляд. Дункан приник к нему, прижался головой к его боку и смотрел на него снизу вверх, словно утешая. Рука Пола, собравшись было лечь на его гладкие волосы, замерла на полпути.

Он разглядывал глаза мальчика, серебряные, как лунный свет, и выразительные дуги бровей над ними. Крепкий нос и полные губы. Линию подбородка, которая после смены молочных зубов, стала резче, очерченнее.

Если бы не этот мальчик, вряд ли он когда-нибудь заполучил бы Георгину. Этого мальчика он сопровождал при его рождении на свет и обещал быть ему отцом, не будучи ему родным по плоти и крови. Он с самого начала знал, что это будет нелегко.

Сын Георгины и другого мужчины.

Темная догадка поднялась внутри Пола, уплотнилась и больно давила на грудину, затруднив на миг его дыхание.

Он опустил ладонь и погладил почти черные волосы мальчика.

Но поздно; Дункан строптиво отвел голову и оторвался от него.

Побежал назад к брату – строить крепость. Сдвинув брови, с не по-детски горько сжатыми губами, с матово-серыми глазами, жесткими, как речная галька, и Полу стало тяжело на сердце.

Пол стоял в своем рабочем кабинете и в который раз перепроверял бумаги и письма, которые разложил по всему столу. Плоды его стараний, его изысканий за прошедшие месяцы. Ответы на письма, которые он сам рассылал по доброй половине земного шара. Он все продумал, все учел.

Подробно обсуждал с Гордоном Финдли. В короткие обеденные перерывы, которые из-за этого непомерно затягивались. За стаканчиком после работы. По воскресеньям, когда после церкви они обедали дома в Л’Эспуаре, а Георгина после десерта была с мальчиками в саду или уходила с ними поплавать.

То, что тесть не только соглашался с его мыслями и соображениями, но и одобрял их, укрепляло его в решимости.

Он знал, что все делает правильно, но никакого облегчения так и не наметилось.

По всему дому прогромыхали глухие удары, когда мальчики на полном скаку пронеслись вниз по лестнице. Их оживленные голоса приблизились, потом отдалились, и затем он услышал их с улицы.

Он подошел к окну, и улыбка пробежала по его лицу.