Елена Арсеньева - Короля играет свита

Однако до урочного срока еще оставалось не менее четверти часа, когда Василий Львович, бросив мимолетный взгляд на Алексея, увидал что “ветеран Крымской кампании” стоит с ошалело — остолбенелым видом, чуть ли не за сердце хватаясь. Князь споро протолкался к нему и подставил плечо как раз в тот миг, когда юноша уже был готов упасть. Неприметно ущипнул под ребро, да так больно, что сознание мигом вернулось к Алексею, и он смог вполне членораздельно выговорить:

— Она здесь! Я слышал запах ее духов!

Утром 11 марта, в тот самый день, когда душе русского императора назначено было расстаться с телом и явиться на суд божий, известный нам отец Губер (в то время он был директором петербургского иезуитского коллегиума), по обыкновению своему, явился в Михайловский замок. В кармане у него был некий пакет, и ежели бы Губеру предложили расстаться с ним в обмен на все сокровища Голконды, он только загадочно и презрительно усмехнулся бы в ответ, как умеют делать это отцы-иезуиты.

Прежде Губер прямо и смело шел к дверям государева кабинета. Но только он хотел поступить по обыкновению, как высокая фигура графа Палена преградила ему путь. Холодно глядя пастору прямо в глаза своими чистыми, но совершенно непроницаемыми голубыми глазами, генерал-губернатор сообщил, что государь именно сейчас настолько занят важными делами, что не может принять отца-иезуита.

С этими словами Пален резко повернулся, прошел в кабинет императора и захлопнул за собой дверь с самым непреклонным видом.

Изумленный Губер не успел ничего сказать и вынужден был остаться ждать в приемной. Он мог бы набраться нахальства и открыть дверь в кабинет… но опасался хотя бы словом раздражить императора. Ведь дело, по которому он явился, не терпело суеты, хотя уже не раз обсуждалось с государем в атмосфере строгой секретности. Губер был убежден, что Пален не предполагает, о чем пойдет сегодня разговор, и все же у него зародилось странное, неприятное предчувствие. Папский нунций в Петербурге Ареццо, сменивший на посту Лаврентий Аитту, говорил, что Павел поручил герцогу Серракаприола содействовать о посредничестве в том вопросе, по которому Губер явился нынче в Михайловский дворец.

Все-таки эти сведения могли дойти до Палена… хотя какое это имеет значение? Он ничего не сделает, если решение императора будет твердым, а похоже, так оно и есть. И все-таки Губер забеспокоился. Ведь бумаги, которые он имел при себе, требовали только последней подписи: русского императора. Это был проект Соединения православной и латинской церквей, то есть создания унии по всей территории Российской империи.

Этот проект Губер считал делом своей жизни. Оно означало фактическое возрождение ордена Игнатия Лойолы! И, конечно, промедление даже минутою казалось ему невыносимым. Но отцы-иезуиты должны уметь ждать…

Минутой, впрочем, дело не ограничилось. Несколько часов пришлось Губеру провести в самом неловком и мучительном ожидании окончания докладов Палена. Конечно, святой отец не предполагал, что министр нарочно задерживал внимание императора нужными и ненужными подробностями и буквально не давал ему дух перевести.

А между тем Пален, у которого шпионы были везде, даже в среде иезуитов, если не знал наверняка, то предчувствовал цель явления Губера. Он был осведомлен о проекте унии, разработанном самим папою, и понимал, что допустить подписание этого документа нельзя. Более того! Нынче в ночь назначено было выступление заговорщиков, а разговор с отцом-иезуитом мог произвести на неустойчивую душу императора самое неожиданное воздействие. Вдобавок Пален еще не вполне пришел в себя от вчерашнего события, едва не погубившего все дело государственного переворота.

Когда граф Кутайсов в компании генерал-губернатора и нескольких генералов (все как один были участниками будущего переворота, кроме самого Кутайсова, понятное дело), по обыкновению, выехал на утреннюю прогулку, к нему прорвался какой-то человек в одежде крестьянина и подал некое прошение. Кутайсов пытался отделаться от докучливого просителя, однако не смог и сунул бумаги в карман, решив посмотреть их позднее. Положил он их так ненадежно, что бумаги вскоре выпали. Их подобрал бывший здесь же генерал Талызин и тоже небрежно положил в карман. Когда Пален заинтересовался бумагами, Талызин начал отнекиваться: он-де уже вернул потерянное письмо Кутайсову, — но потом все же отдал конверт.

К ужасу генерал-губернатора, это оказалось подробное изложение плана государственного переворота с указанием имен всех заговорщиков, росписью отведенных им ролей и указанием намеченной даты и времени выступления. Письмо было написано отличным слогом, и стало ясно, что посланный либо переодетый шпион, проведавший о плане заговора, либо случайный человек, передаточное звено.

Граф Петр Алексеевич, не веря своим глазам, вглядывался в список, впервые пораженный совпадением в звучании имен основных персонажей заговора: Павел, Пален, Панин, Платон… Это совпадение показалось ему удивительным, многозначительным, даже роковым!

Талызин казался заметно потрясенным, настолько, что едва не выпустил из рук такой важный документ, едва не отдал его Кутайсову, который, по счастью, и думать забыл про загадочное прошение и не затруднял себя его поисками. Однако Пален насторожился такой беспечностью всегда ответственного, внимательного к мелочам генерала. Впервые он пожалел, что передал Талызину на сохранение письмо Александра, в котором тот выражал определенное согласие на цареубийство. У себя Пален опасался его хранить, а вот молодой, богатый, холостой, беспечный Талызин был вне подозрений.

Но такая непростительная беспечность! Или… нечто худшее? Думать об этом не хотелось, да и времени не было.

“Нельзя спускать с него глаз!” — решил генерал-губернатор;

Говорят, кого боги хотят погубить, того они лишают разума. Подозрительнейший из людей, Пален чуть ли не впервые в жизни не дал воли своим подозрениям. А между тем Талызин и был тем человеком, который прислал графу Кутайсову предательское послание. Теперь, находясь под неусыпным присмотром генерал-губернатора и его доверенных людей, он не мог предпринять ни единого шага, чтобы снова предупредить императора, не поставив при этом в опасность свою жизнь. И все-таки Талызин не оставлял надежды спасти Павла…

Об этих его намерениях генерал-губернатор, разумеется, не знал. Однако он знал другое: какие-то подозрения у императора все же появились — относительно именно его, Палена. Стало известно, что Павел велел тайно вызвать в Петербург ранее высланных (благодаря интригам все того же графа Петра Алексеевича!) Аракчеева и Ростопчина. Первому государь намеревался доверить пост генерал-губернатора Петербурга, а прежнего выслать. Палену удалось задержать въезд этих опасных для него и для всего заговора людей под тем предлогом, что он не получал приказа императора, разрешающего их возвращение. Аракчеев и Ростопчин были перехвачены на заставах и вновь выпровожены из города. Но Пален не переставал чувствовать смутную опасность, грозящую взлелеянному им делу, и теперь подстилал соломки везде, где только мог. Толком не зная, с чем явился сегодня в Михайловский дворец святой отец Губер, он решил умереть, а не пустить сегодня иезуита к государю! И это ему удалось.