Мэгги Дэвис - Прелестная сумасбродка

Рука Уэстермира замерла на застежке пояса.

— Крупную сумму? — повторил он.

— Вы знаете, зачем мне нужны деньги, — задыхаясь, заговорила Мэри. — Я вам уже рассказывала. И, мне кажется, в высших кругах принято выделять содержание женам или… или любовницам.

Обе руки его скользнули под юбку.

— Верно, принято, — спокойно ответил он и, помолчав, спросил: — Скажи же мне, Мэри, сколько денег тебе нужно?

Мэри изумленно уставилась на него. Она никогда не задумывалась о том, сколько фунтов и шиллингов должно содержаться в пресловутой «крупной сумме».

Да и откуда дочери бедного священника, считающей каждое пенни, знать, сколько денег нужно на благоустройство целого города? Отправляясь на свой лондонский подвиг, «неразлучные» даже не подумали о том, сколько именно денег потребовать у герцога!

Юбка соскользнула на пол, но Мэри этого даже не заметила.

«Сколько же потребовать?» — напряженно размышляла она. Очевидно, ее честь стоит дорого — она ведь сама обещала Пенелопе и Софронии, что задешево не продастся!

Но сколько именно? Может быть, пятьсот фунтов? Такого количества денег сразу Мэри никогда не видывала. Или тысячу? Это вообще фантастическая сумма…

— Десять тысяч, — прервал ее размышления герцог. — Солидная сумма, как по-твоему?

Мэри не сразу поняла, о чем он: гибкие и нежные пальцы герцога творили с ней что-то невероятное, потрясающее, она вся трепетала и задыхалась от наслаждения.

Но…

Он, кажется, сказал «десять тысяч фунтов»? Господи боже, да это же целое состояние!

Герцог между тем легко подхватил ее, сжав ладонями нежные белые бедра, и усадил к себе на колени.

— О! — вскрикнула Мэри. — О-о-о… да… десять тысяч… это очень, очень много!

— В год, — уточнил герцог. — Десять тысяч в год.

Герцог Уэстермир с самого начала собирался выделить Мэри десять тысяч в год, но она-то об этом не знала!

И эффект от его слов был велик.

— Уэстермир, вы чудо! — воскликнула девушка, подпрыгнув от восторга (чем едва не довела своего воздыхателя до безумия).

Ник сжал свою добычу в объятиях. Им овладевало удивительное, незнакомое прежде чувство — безумное счастье, от которого кружится голова и замирает сердце. Никто не назвал бы герцога Уэстермира неопытным любовником; однако он и не подозревал, что в постели с женщиной можно испытать такое!

— Мэри, любовь моя, — выдохнул он сдавленным голосом, — о боже!

— Мне тоже очень хорошо, — задыхаясь, прошептала соблазнительница. — Господи, я и не знала, не думала, что может быть так хорошо! Я так соскучилась, я с ума сходила без тебя, хоть это и недостойно здравомыслящей женщины. Была бы здесь Мэри Уоллстонкрафт…

— Какое счастье, что ее здесь нет! — хрипло прошептал Ник. — Мэри, любимая, я…

Но он не успел договорить — в этот миг Мэри сорвала с себя цыганский лифчик, в порыве восторга швырнула его через всю комнату и всем телом прильнула к Уэстермиру, принимая в себя его распаленную плоть.

Ник видел все — ее разметавшиеся волосы, огромные шалые глаза, пухлые, жаждущие поцелуев губы; прямо перед глазами его распутно покачивались полные груди с алыми сосками. Слух его жадно ловил ее хриплые стоны, обоняние наслаждалось пряным запахом духов, а осязание… но об этом все равно не расскажешь словами.

Всю жизнь Доминик полагал, что главное достоинство джентльмена — сдержанность и самообладание в любой ситуации… в том числе и в постели с дамой.

Только теперь он понял, как глубоко ошибался!

Шелковые простыни вихрем взметались вокруг страстно сплетенных тел. Дикая и мятежная цыганская колдунья казалась Доминику античной менадой, воплощением самозабвенной страсти. У всех мужчин бывают эротические фантазии, и герцог Уэстермир не был исключением. И сейчас одна из его фантазий стала явью — удивительной, захватывающей явью!

Но рано или поздно всему приходит конец.

С губ любовников разом сорвался неистовый крик наслаждения. Тела их сплелись, да что там — слились в первобытном восторге страсти. Ногти Мэри глубоко вонзились в спину любовника… но он этого даже не заметил. Они были счастливы, как бывают счастливы дети, звери, дикари… или влюбленные.

— Мэри, любовь моя! — произнес Доминик целую вечность спустя. — Боже мой, дорогая, я не сделал тебе больно? Прости, что мои животные инстинкты…

— Что вы, Уэстермир! — послышался рядом любимый голос. — Все было просто замечательно! И, знаете, оказывается, у меня они тоже есть!

— Кто «они»?

— Животные инстинкты.

— Я боялся, что испугал тебя, — с облегчением произнес Доминик и усталой рукой погладил ее золотистые, влажные от пота кудри. — Никогда бы себе не простил, если бы моя прелестная цыганочка осталась мной недовольна!

Наступило долгое молчание. Тишину в спальне нарушало только тяжелое дыхание и стук двух сердец — такой громкий, что, казалось, он разносился по всей комнате.

— Мэри, почему ты сбежала от меня в Лондоне?

Девушка повернулась к нему. На нее смотрели черные, как полночь, глаза… а по щекам у любимого была размазана помада, которой Мэри накрасила соски! Девушка невольно захихикала.

— Прости, — шепнула она, целуя его в кончик носа и гладя по всклокоченным волосам. — Но ты весь в помаде! Такой смешной — словно мальчик, которого мама поймала за банкой варенья!

— Как ты додумалась нарядиться цыганкой? — спросил герцог.

— О, это долгая история. Платье и украшения одолжила мне Софрония, а ей они достались от матери. Не правда ли, ваша светлость, — протянула она дразнящим хрипловатым контральто, — наши английские цыганки не уступают тем, которых вы имели случай видеть в далекой Испании или в Египте?

Но герцог вдруг схватил ее за руку.

— Мэри, — заговорил он серьезно, — ты не ответила на мой вопрос. Почему ты сбежала от меня, ничего не объяснив, даже записки не оставив? Тебе не понравилось? Близость со мной показалась тебе отвратительной, и ты бросила меня, чтобы не проходить через это еще раз?

Он тяжело сглотнул и сознался:

— Мне даже думать об этом было страшно.

Мэри отвернулась и вздохнула.

— Уэстермир, — жалобно протянула она, — может быть, отложим этот разговор до другого раза?

— Нет!

— Вы не должны ни в чем себя винить. Та ночь была необыкновенной, потрясающей, я и вообразить себе не могла такого наслаждения!

— Почему же тогда?..

Мэри упрямо молчала. Не могла же она, в самом деле, объяснить герцогу, что бежала не от него, а от самой себя и своих чувств!

В ту ночь она поняла, что дружба и уважение — это одно, а любовь — совсем другое! Любовь — это ураган, бурный поток, швыряющий влюбленных в объятия друг друга. С той ночи и по сей день она не мечтала ни о чем, кроме как лежать с ним в одной постели, осыпать поцелуями его мускулистое тело, гладить непослушные черные кудри, заглядывать в удивительные глаза, проводить пальчиком по благородной линии носа и упрямо сжатым губам, и еще… еще…