Элизабет Торнтон - Погоня за призраком

Впрочем, через несколько дней Гвинет станет женой Джесона, и тогда у нее будет сколько угодно и пальто, и даже меховых шуб, но вряд ли хоть одну из них она будет любить так, как любит эту жалкую зеленую пелерину.

Гвинет заплакала, сама не зная почему. Ведь это была всего лишь старая пелерина.

Она проснулась в слезах, с гулко бьющимся сердцем. Сон отступал, и дыхание Гвинет постепенно становилось ровным и спокойным. Ей снился Марк, но во сне он не был Марком. Он был лордом Айвеном, и за ним гнались люди с перекошенными от злобы лицами. Среди них был Джесон, и он тоже не стремился прийти на помощь своему собственному сыну.

Страх понемногу отпустил Гвинет, и на смену пришла реальность. Гвинет вспомнила, где она находится-в гостинице «Кларендон», куда они с Джесоном приехали вчера поздно ночью. Наскоро поужинали и легли спать. Но сейчас Гвинет была одна.

Она заставила себя встать, протерла заплаканные глаза. Постель еще хранила запах Джесона, а тело Гвинет болело и ломило. Ей трудно было припомнить, сколько раз они с Джесоном занимались вчера любовью. Впрочем, «любовь» было не самым подходящим словом для того, что они делали. Это был какой-то отчаянный порыв. Джесон брал ее раз за разом — яростно, исступленно, и у Гвинет уже не оставалось сил для того, чтобы отвечать ему. Порой ей казалось, что вместе с ней в постели находится чужой, незнакомый мужчина.

Повернув голову, Гвинет увидела стоящего возле окна Джесона. Он был полностью одет, и на его лицо от зажженного во дворе гостиницы фонаря падали причудливые тени.

— Джесон? — окликнула его Гвинет, зябко поводя плечами.

— Я не мог уснуть, — ответил он, медленно отворачиваясь от окна, — и поэтому решил встать и одеться.

Джесон подошел к кровати, но не потянулся, чтобы обнять Гвинет.

— Я думал о лорде Айвене, — сказал он.

— Что именно?

— Мне показалось, что он ненавидел своего отца. Как ты считаешь?

— Я… я не знаю. Не думала об этом. Но если ты спросил, то… нет, наверное, это не так. Мне кажется, что он любил своего отца, но этого, увы, мы уже никогда не узнаем.

Они надолго замолчали, а затем Джесон сказал:

— Он был мерзавцем до мозга костей, и я должен был бы радоваться его смерти, но меня почему-то мучает раскаяние.

— Я знаю, я сама чувствую то же самое, — ответила Гвинет, чувствуя подкативший к горлу комок.

— Почему так случилось? Ведь перед ним были открыты все пути, а он стал бездушным убийцей.

Гвинет не ответила, погрузившись в собственные мысли.

— Марк должен знать о том, что его отец очень любит его. Я буду беречь его. Да, Гвин, клянусь, я буду беречь нашего Марка, — он прикусил губу. — Но я ничего не знаю о детях и не уверен, что когда-нибудь научусь их понимать.

Гвинет взяла ладонь Джесона, прижала ее к своей щеке.

— Что это? — спросил он. — Слезы?

— Ты добрый человек, Джесон Рэдли, — дрожащим голосом сказала Гвинет. — Из тебя получится прекрасный отец. Мы с тобой сделаем все, чтобы Марк тоже вырос настоящим человеком. А теперь ложись в постель, люби меня.

Теперь он снова стал Джесоном и любил ее пылко и нежно.

У Гвинет больше не было ни пальто, ни пелерины, но погода разгулялась, и поэтому ей было тепло даже в шали, накинутой поверх серого шерстяного платья, Гвинет не расстраивалась, она считала, что и так выглядит вполне респектабельно.

В Роузмаунт они приехали за полдень, у порога их встретила сияющая экономка.

— Миссис Бэрри, — воскликнула она, прежде чем Гвинет или Джесон успели промолвить хотя бы слово. — Ее светлость ждет вас. Этот милый джентльмен, мистер Мейтленд, уже побывал у нас и сказал, что вы приедете. Могу я взять у вас это?

Последние слова относились к голубому пальто, переброшенному через руку Гвинет. Она улыбнулась и отрицательно покачала головой. Если здесь не окажется Грейс, она отдаст это пальто только леди Мэри, и никому иному.

Экономка покосилась на ящик, который держал в руках Джесон, но предложить свою помощь не решилась.

— Ну что ж, — сказала она, — милости прошу, проходите.

Она повела их в застекленную оранжерею. Солнечный свет, лившийся с прозрачного потолка, заливал сиянием каждый уголок оранжереи, каждый лист. Оранжерея была уставлена горшками, в которых росли пестрые, веселые цветы — названий многих из них Гвинет не знала. Слышалось негромкое журчание воды, струившейся из устроенного в стене маленького фонтана.

Гвинет показалось, что она вошла в одну из акварелей, хранившихся в ящике леди Мэри.

В центре оранжереи, на свободной от цветов площадке, в плетеном кресле-качалке сидела сама леди Мэри, а возле нее с раскрытой книгой в руках сидела на скамеечке молодая женщина, лицо которой показалось Гвинет знакомым.

— Грейс? — севшим от волнения голосом спросила она.

Гвинет боялась, что Джесон заговорит сейчас о ящике, который он поставил на край стола, но его внимание было приковано к молодой женщине, поднявшейся им навстречу.

— Не может быть! — воскликнула Грейс. — Вы привезли мое пальто, миссис Бэрри!

Услышав эти слова, увидев улыбку на лице Грейс, Гвинет бросилась вперед и заключила молодую женщину в крепкие объятия.

В первые минуты они говорили только об оранжерее, наперебой восхищаясь цветами, пальмами, фонтаном, но потом, когда экономка принесла чай, беседа переключилась на недавние события.

Гвинет убедилась в том, что все ее предположения о бегстве Грейс из коттеджа в Хэмптоне оказались верными.

— Я не знала, куда мне пойти, — сказала Грейс, — тогда вспомнила о миссис Кливз. Вы ее знаете, это здешняя экономка. Я знала, что она предана леди Мэри. И — вот чудо! — сама леди Мэри тоже оказалась здесь!

— Я и мечтать не смела о том, чтобы меня отправили в Роузмаунт, — вступила в разговор леди Мэри. — Миссис Кливз узнала о том, что приставленная ко мне сиделка постоянно подмешивает в мою еду и питье снотворное, лауданум, и заменила флакон на другой, в котором была простая подкрашенная вода. Я начала поправляться и день ото дня чувствовала себя все лучше и лучше. А Грейс мы выдали за племянницу миссис Кливз — ловко придумано, верно?

— На всякий случай я ходила в чепце, опущенном до бровей, — клянусь, меня родная мать не узнала бы! — подхватила Грейс. — Я считалась кухонной прислугой и наверх почти никогда не поднималась.

Гвинет не представляла, что ее ждет при встрече с леди Мэри вот так, с глазу на глаз. Она думала, что у той действительно сильное нервное расстройство, и не была уверена, что леди Мэри сможет вспомнить ее. Но леди Мэри оказалась не только в полном рассудке, но и в прекрасной форме. Ее глаза лучились покоем и счастьем, на щеках играл румянец. Впрочем, может быть, не обошлось и без капельки румян — ведь леди Мэри готовилась к приезду гостей.