Лидия Джойс - Искушение ночи

Ощущение скорости, броска, внезапной сильной боли, пронзившей ее тело. Она выплыла из тумана навстречу усеянному красными пятнами свету по другую сторону век...

Откуда-то издалека до нее доносились голоса, похожие на щебет птиц. Сквозь них прорвался мужской голос:

– Раны головы – коварная штука, ваша светлость, и мне бы не хотелось рисковать своей репутацией, ставя прогноз, пока я не поговорю с пациенткой. Не думаю, что рана опасна. Головная боль в ближайшие дни пройдет. Лечение лодыжки займет больше времени. Однако перелом, похоже, чистый, и недель через шесть все будет в порядке. Лодыжку я перевязал и поднял, и это все, что можно для нее сделать теперь.

– Благодарю вас, доктор Меррик.

Этот голос был не похож на другие. Она хорошо его знала. Он и успокаивал ее и хлестал, словно хлыст. Виктория пыталась пробраться сквозь туман, но он снова затянул ее.

– Эти капли, миссис Пибоди, давайте больной каждые два часа. Одну каплю в чашку крепкого бульона, и вливайте ей в рот, если она сама не сможет пить.

Голоса сливались, сплетались, проваливаясь в яму.

Виктория боролась с беспамятством – секунды, часы, дни? Она не знала. Потом...

Красный свет, мерцание, ощущение скованности. Она с трудом подняла отяжелевшие веки. Красный свет уступил место желтому и ударил по затылку. Виктория застонала, свет закрыла тень.

– Тише, тише, милая. Все будет хорошо.

Она попыталась покачать головой, но ощутила острую боль. Голос был не тот, прохладная мягкая рука у нее на голове была не та. Рука, которая была ей нужна, была больше, грубее, а голос был тихим гулом, а не щебетанием.

– Где он? – Ее неподатливые губы с трудом произнесли эти слова. Она должна вспомнить что-то важное, прежде побега, прежде падения...

– Ну, ну, тише, – снова прочирикал голос. – Выпейте-ка вот это.

В рот ей влили теплую жидкость. Виктория машинально проглотила ее, потом еще и еще. А потом все вспомнила.

Она убежала. И он никогда не простит ее.

– Я вызвал вас для леди Виктории, – грубо сказал Байрон. – Мне медицина не может помочь.

Доктор Меррик нахмурился, глядя в лицо Байрона.

– Я могу сделать пластырь и дать вам кое-какие лекарства, чтобы смягчить лихорадку, ваша светлость, мне известны особенности такого состояния. Ваш дядя мне очень доверял.

– Что толку от ваших пластырей? Они обжигают.

Байрон сел, точнее, рухнул в кресло, стоявшее у письменного стола в конторе апартаментов Генри. Он был совершенно измотан, нестерпимо болело лицо. Едва перевалило за полночь, однако Байрон чувствовал себя так, словно вся усталость последних двух лет сосредоточилась в одном мгновении.

– Ладно, воспользуюсь вашим лекарством. В последнее время оно немного помогает.

– Конечно, – пробормотал врач и достал из сумки зеленую склянку с порошком. – Растворите чайную ложку в стакане воды или чая и пейте через каждые четыре часа. – Он поставил склянку на стол рядом с креслом Байрона. – На лицо кладите холодные компрессы, если не нравятся мои пластыри.

Байрон мрачно уставился на столешницу.

– Как вы думаете, от этого можно умереть? Помолчав, доктор Меррик ответил:

– Не знаю, ваша светлость. Такое возможно, если вы будете проводить очень много времени на солнце и в ожоги попадет инфекция. То же самое было у вашего двоюродного деда. Однако он не умер. Вероятно, это довело его до безумия, но не убило.

Когда доктор снова заговорил, Байрон заметил нетерпение, которое врачи приберегают для строптивых пациентов.

– Нет никаких оснований полагать, что с этой болезнью и вашим богатством нельзя прожить долгую счастливую и плодотворную жизнь. Если предпочитаете, чтобы она свела вас с ума, винить можете только себя самого.

Байрон посмотрел ему в глаза. Врач сник, пробормотав «ваша светлость», но выражение лица у него не изменилось.

Байрон покачал головой.

– Жизнь отшельника – да, такой жизнью я могу наслаждаться. Доброй ночи, доктор Меррик. Уже поздно. Комната для вас давно готова, а вы так и не отдохнули. Скажите мне, когда пойдете навестить леди Викторию. А пока всего хорошего.

Врач чопорно поклонился и оставил Байрона наедине с его черными мыслями.

Тьма и свет, каждый со своей болью. Сны о беге, иногда со страхом падения, иногда со сжигающим душу ужасом преследования чего-то, что потеряно. И сквозь дымку – его голос без слов, без тела, зовущий ее, смеющийся над ней, но всякий раз, когда она, спотыкаясь, добиралась до того места, где он был, голос исчезал.– Где он? Где он?

– Видимо, у нее небольшой жар. Ничего удивительного после того, что с ней случилось.

– Тише, милая.

– Беспокоиться не о чем. Давайте лекарство постоянно, и все будет хорошо.

– Выпейте-ка вот это.

– Где он?

– Скоро жар спадет. Организм часто реагирует на травму таким образом, – сказал врач, закрывая за собой дверь «комнаты единорога».

Байрон поморщился и тут же пожалел об этом. Лицо по-прежнему болело. Холодный компресс не помог.

– Будем надеяться. А ушибы?

– Опухоль на голове начинает спадать, а сломанная лодыжка постепенно заживает. Бог даст, через два месяца она не будет даже прихрамывать.

– Слава Богу, – пробормотал Байрон, но в его голосе было больше горечи, чем благодарности. Это была такая несправедливость, все случившееся с ней, что он не мог чувствовать ничего, кроме возмущения.

Доктор Меррик снял очки и протер их носовым платком.

– Она все время зовет кого-то, ваша светлость.

По лицу Байрона было видно, что он прекрасно понимает кого, хотя он не высказывал прямых предположений.

– Я знаю, – коротко проговорил Байрон. Он не входил в «комнату единорога» с тех пор, как миссис Пибоди в первый раз сообщила, что Виктория на короткое время пришла в сознание.

Врач вздохнул и снова водрузил очки на нос, потом закинул голову, чтобы посмотреть в лицо Байрону.

– Вам следует все время держать холодные компрессы, ваша светлость.

– Да. Я знаю, – повторил Байрон. – Благодарю вас, доктор Меррик. Миссис Пибоди пошлет за вами, если вы понадобитесь до утра.

– Да, да, – пробормотал врач, все еще рассматривая лицо Байрона. Потом слегка покачал головой и пошел, шаркая, вниз по лестнице к спальне, которую для него приготовили.

Как только врач удалился, Байрон прислонился к двери. Изнутри доносился гул голосов. Непрерывный словесный поток миссис Пибоди и неуверенные ответы Энни. Но совсем другой голос хотелось услышать Байрону, тот, который в последний раз прозвенел четко, отвергая его и все, что он предлагал. «Тогда не будет никакой недели!»

Мог ли тот же самый голос, полный ярости и желчи, быть тем смятенным, хриплым голосом, который звал его сквозь навеянные опиумом сны? Байрон покачал головой. На этот вопрос он не находил ответа. Не теперь, когда боль лица проскальзывала в его мысли, расплавляя их прежде, чем они успевали принять форму. Он знал только, что не может ответить на ее зов. Когда жар спадет и снотворное перестанет затуманивать ей голову, она снова отвергнет его, так же решительно и яростно, как сделала это в первый раз. Однако не застанет его врасплох. Нет уж.