Патриция Кемден - Золотой плен

– Стоит ли так хлопотать? – спросил он. – Камни и листья при всем вашем желании не превратятся в красиво накрытый стол, да и сыр не станет жареным каплуном. Смешно есть пищу пастухов при свете бронзовых канделябров. – Торн не сводил с нее пристального взгляда.

Она повернулась к нему, зажав в руке камень.

– Я хлопочу, потому что мне не посчастливилось родиться пастушкой. Род моей матери берет начало от герцогов бургундских. А фамилия моего отца – Ван Стаден – такая же древняя, как сама Фландрия. И в жилах моего сына течет кровь знатных рыцарей, поэтому он ничуть не похож на того маленького звереныша на лугу. Он спит на пуховых подушках, а не на мешке овечьей шерсти, и постель его пропитана запахом ароматических трав. Его рубашки сшиты из такого же тонкого полотна, как ваши, а не из рваной холстины...

Катье осеклась. Что я такое говорю ? Поглядела на зажатый в руке камень, не понимая, как он там очутился.

Торн поднялся и мягко разжал ее пальцы. Камень покатился по полу.

– Я все время задаю себе вопрос, знаю ли я вас хоть немного. Вас – владелицу замка, жену рыцаря, вдову, мать... – Пальцы стали поглаживать ее плечо сквозь полотно рубашки. – Наконец, женщину?

Внутри у Катье все кружилось вихрем. Его прикосновение было теплым, успокаивающим, как лекарственный отвар.

– Я сама ее не знаю, – выговорила она. – Вы пугаете меня, полковник. И заставляете бояться самой себя. Я не знаю, что делать, как себя вести. Я никогда не проводила так много времени наедине с мужчиной. Даже с Филиппом.

– Но ведь он был вашим мужем. Наверняка...

– Что – наверняка? Он зимовал в Сен-Бенуа. – Она отстранилась и стала дрожащими руками выкладывать из мешка хлеб и сыр. – Но Филипп был не тот человек, чтобы проводить с женой и сыном идиллические вечера у камина. – Она в третий раз переставляла с места на место оббитые кружки. – Я заботилась о нем, полковник Торн. О его доме, еде, одежде, о его... – Она покраснела, тряхнула головой, как будто это движение могло согнать предательский жар со щек. – Словом, делала все, что полагается жене.

Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.

– И женщине? – спросил он.

От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.

– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.

– Разве?

Она не ответила, и он убрал руку.

– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.

– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.

– Душой и телом.

Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.

Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.

А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.

Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь , сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.

Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет , Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того , как ты перестала видеть нехитрые сны.

В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.

Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!

Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неу жели она поет ? В горле защекотал смех.

– Колыбельная?

Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.

– Что-то вроде. – Она неуверенно улыбнулась. – Отец пел ее мне в детстве.

Бекет недоверчиво приподнял бровь.

– Шевалье де Серфонтен пел своей дочери песни?

– Серфонтен? Нет, что вы! Он второй муж моей матери, – проговорила она с неприязнью в голосе. – А моего отца звали Петер Ван Стаден. Он сражался в чине капитана под знаменем принца Георга Фридриха Вальдского.

Дома бывал редко, но когда наезжал, я упивалась его рассказами. – Глаза ее сияли. – Что это были за истории! Лиз их не любила, а я забиралась к нему на колени и часами слушала. Он называл меня капитан Катье.

– Капитан Катье, – повторил Торн и добавил уже без насмешки в голосе: – Я бы произвел вас по меньшей «ере в майоры.

Она улыбнулась.

– Это было очень давно. Воспоминания почти стерлись.

– Не отказывайтесь от них. Иногда нам ничего больше не остается.

На мгновение она увидела глубокую печаль в синих глазах, но Торн быстро захлопнул створки и указал на еду и кружки, наполненные свежей водой.

– Каплун зажарен в самый раз. И вино лучшее, что есть в погребах его милости. – Бекет увидел, как в ответ приподнялись в улыбке уголки ее губ. Он встал и галантно поклонился. – Ужин, достойный... ну, может быть, не принца крови, но уж полковника с владелицей замка – вполне.

Улыбка померкла. Катье молча принялась резать хлеб.

Бекет сел с нею рядом, посмотрел, как она положила в рот кусочек хлебного мякиша. Катье. Кэтрин. Нет – Катье. Губы невольно сложились так, словно он произносил это имя вслух.

Заглянул ей в глаза. Манящие глаза. Он бы всю жизнь мог в них смотреть.

Покачал головой, отгоняя глупые мысли. Когда-то давно он умел развлечь даму умной беседой, теперь же ничего не ведает, кроме службы... и мести. За них и цепляется.

– Ваш отец, – спросил Бекет, отрезая кусок сыра, – он был гусар?

– Да! Откуда вы знаете?

– Песня! Я слышал, как ее пели австрийские гусары. Говорят, ее сочинили для битвы при Зенте.

– При Зенте, – задумчиво повторила она. – Никогда не слышала, чтобы отец или Филипп упоминали такое название. Вы участвовали в ней?

– Нет. – Бекет оперся на локоть, разглядывая ее озаренные пламенем черты. – В Вене я занимался играми.

Шум дождя действовал на него успокаивающе. Приятно представлять себе, как она сидит напротив него за роскошным столом. Пламя сотни свечей отражается в ее волосах, огромный алмаз сверкает в ложбинке этой прелестной груди – нет, лучше не алмаз, а рубин, чтобы подсвечивал нежный алебастр ее кожи.