Надежда Волгина - Моя нечисть

Одного не пойму, зачем я тебе?

Реакция Ивана оказалась не такой, как я рассчитывала. Какое-то время он внимательно рассматривал меня, а потом и вовсе рассмеялся. Это показалось мне настолько оскорбительным, что на глазах выступили злые слезы.

— Вот теперь я понял, почему тебя сюда прислали, — отсмеявшись, проговорил он. — Никогда еще не встречал таких недалеких, эгоистичных и самовлюбленных особ. Ну что ж… тебе предстоит тут многому научиться.

— Да не хочу я ничему учиться. Покажи мне дорогу домой, и я оставлю тебя в покое.

— Если бы я мог, то непременно так бы и сделал. Возиться с такой, как ты, желания нет. Но тут от меня мало что зависит.

Он снова опустился на лавку напротив меня и заговорил уже совершенно официальным тоном:

— Тебя наказали. За то, что не ценишь жизнь, не веришь в божественное ее создание. Вчера ты совершила убийственное святотатство — отнесла на помойку икону. А знаешь ли ты, кем при жизни был тот, чей лик увековечили?

Он пытливо смотрел на меня, а я лихорадочно пыталась вспомнить, как звали того святого на иконе. Кажется, Николай Чудотворец. И что? Раз он святой, то все обязаны ему поклоняться?

Отвечать на дурацкие вопросы не сочла нужным. Даже отвернулась для пущей важности.

— Он спасал людей, вытаскивал их из глубин морских, выносил на сушу и возвращал домой.

Вызволял из темниц, исцелял слепых, хромых, глухих, немых… Бедствующим давал кров, голодным — пищу. Всем был заступником. И даже после смерти не перестал защищать людей. А ты его на помойку… Э-эх… — укоризненно покачал Иван головой.

Ну хорошо, мне стыдно за свой тот поступок. Но и меня можно понять — нервы сдали.

— Если тебя интересует лично мое мнение, в чем я сомневаюсь, — продолжал он, — то наказание твое слишком мягкое. Но так рассудили духи. Меня же назначили твоим наставником и учителем.

Вот завтра и приступим к обучению. А сейчас уже поздно, мне спать пора, а тебе — отправляться восвояси.

— Не выгонишь же ты меня на ночь глядя? — возмутилась я.

— Еще как выгоню. Дорогу к шалашу, надеюсь, запомнила? Ах, вот еще что…

С этими словами он скрылся из комнаты и вернулся с каким-то тюком.

— Завтра соорудишь себе одежду. Негоже расхаживать передо мной, да другими лесными жителями в одном исподнем. Будем считать, что это первое твое задание. А сейчас, давай-ка, иди к себе.

Сунув мне в руки тюк, Иван бесцеремонно поднял под локоток меня из-за стола и подтолкнул к двери. Через секунду я оказалась в пугающе темном лесу. Обернулась, но двери на дереве и след простыл.

Умирая со страху, я добежала до шалаша и забралась внутрь. Зубы выколачивали барабанную дробь, а глаза таращились в темноту. Мамочки родные, как же мне пережить эту ночь?

Ночью я проснулась от жуткого воя. Накануне долго не могла заснуть, ворочаясь на том, что с трудом можно было назвать ложем, и которое мне удалось соорудить из тех тряпок, что сунул мне Иван. Когда проснулась, поняла, что сама скованна ужасом, а на голове шевелятся волосы. Что-то выло так пронзительно и совсем рядом с шалашом. Воображение сразу же нарисовало оборотня — огромного, с вытянутой мордой и капающей из пасти кровавой пеной. Его вой все приближался.

Еще чуть-чуть и он ворвется ко мне, чтобы зверски растерзать, если, конечно, раньше шалаш не развалится, потому что его буквально крутило от сильного ветра.

Когда с крыши на меня посыпалась солома, я поняла, что нужно действовать. Страх уже давно перерос в панику и находиться внутри я больше не могла. Бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этого проклятого места. Никакие монстры меня не могли остановить — паника лишала остатков разума.

Я выскочила из шалаша и понеслась быстрее ветра по лесу, налетая на пни, спотыкаясь о корни деревьев. Падала, вновь вставала и неслась вперед, не чувствуя боли. В висках пульсировала кровь, и ветер свистел в ушах. В какой-то момент я упала и поняла, что подняться нет сил. Моментально проснулись остальные чувства — мое тело превратилось в сплошной синяк и жутко болело. Зато стих ветер, отметила с удивлением, и вой куда-то пропал. Может, мне удалось убежать от монстра?

Я лежала на земле и прислушивалась к тишине, так свойственной ночи. Именно таким должен быть лес в это время суток, и откуда взялись вой и ветер, ума не прилагала. Может, все это родилось в моем больном воображении? А на самом деле ничего и не было? И тут мои размышления прервались самым неестественным образом — какая-то сила оторвала меня от земли, пронесла несколько метров над ней, перевернула вертикально и прижало к дереву. И глазам моим предстал он — лесное чудище. Огромное, угловатое, рогатое и с горящими глазами. Как вообще умом не тронулась в тот момент, осталось для меня загадкой, только завизжала я так, что у самой едва перепонки в ушах не лопнули, и принялась брыкаться, как буйно помешанная.

Кажется, я изодрала себе руки до костей об то острое, что заменяло чудищу конечности. Да и ноги мои тоже активно участвовали в сражении. Но обо всем этом в тот момент я не думала, продолжая орать и пинаться.

— Да, угомонись ты уже! — донеслось до меня в перерывах между криками.

Голос показался смутно знакомым, и я сбавила темп. В следующий момент меня знакомо парализовало.

— Насилу пробился, — произнес все тот же голос, забыла чей. — Совсем разумом тронулась, бедняга. Переборщил ты, батенька, для первого-то разу.

Он еще что-то продолжал бормотать, взваливая меня на плечо, а к моей неподвижности добавилась еще и потеря сознания. Наконец-то мой воспаленный разум заволокла темнота.

— Какое же ты удивительно красивое создание. Твое тело даже совершеннее, чем у нимфы лесной, а волосы мягкие, словно пух. И глаза… их я даже сравнить не знаю, с чем. Первый раз вижу такое несоответствие тела и разума…

Я понимала, что понемногу прихожу в себя. Только вот слышались ли мне эти слова на самом деле, а не являлись ли продолжением сна, никак не могла осознать.

— Разум твой, как у дитя малого. Отобрали любимую игрушку, истерику закатываешь, всех винишь вокруг… А ведь жизнь, она не игра, требует взрослого осмысленного отношения.

Как хорошо. Ласковые руки гладили мое тело, задерживаясь на груди, животе, рождая толпы мурашек. Зарывались в волосы… Мягкий рот прижимался к губам, лаская их языком, покрывая поцелуями шею, спускаясь с груди. Восставшие соски требовали, чтобы он снова накрыл их, погрузил во влажное тепло, теребил языком. Низ живота пульсировал и ноги не желали оставаться плотно сжатыми. Но не могла же я их раскинуть самым бесстыжим образом, тем более, что, кажется, на эту часть тела никто пока не посягал. А жаль… Поцелуи спускались до пупка и чуть ниже, а потом снова возвращались к груди. Я таяла в эротическом сне и не хотела просыпаться.