Алёна Волгина - Коза дракону не подруга

Разумеется, Винс был прав, хотя сердце у меня ныло от нетерпения. Я строго напомнила себе, сколько раз мой ненужный энтузиазм вредил делу. И все равно было больно представлять себе Мериваля рядом с Кеннетом. Может быть, в эту самую минуту он как раз подносит амулет к огню, заставляя друга корчиться от боли! Или придумывает очередную ловушку, чтобы Кеннет сгинул, а на свет появился Дракон!

Вне себя от бессильного гнева я выбежала на крыльцо. Метель ударила в лицо, охладив пылающие щеки. Что мне делать?! Я зажмурилась, спасаясь от пронизывающего ветра и снега, и перед глазами тут же возник укоряющий золотистый взгляд – не успела, не спасла…

Шайн коротко заржала, приглашая меня сесть в седло.

– До Лонгбери не меньше двадцати миль! – всхлипнула я. – Мы с тобой будем добираться туда целую вечность! И я не знаю дороги!

Я резко запрокинула голову, пытаясь остановить непрошеные слезы. Собственная беспомощность просто убивала. Мистер Тревор уехал, Амброзиус тоже. Даже Элейн меня покинула, а так хотелось сейчас уткнуться ей в плечо, шуршащее шелком, пахнувшее теплом и мелиссой, чтобы она погладила меня по голове и пообещала, что все будет хорошо. Сквозь смерзшиеся ресницы в клубке снежного вихря вдруг привиделось лицо Амброзиуса, окруженное косматой белой гривой.

– Ты же волшебник! – крикнула я. – Почему ты не можешь послать ему на помощь кого-то другого? Кого-то поумнее меня?!

Отчаяние и тревога за Кеннета гнали меня вперед. Но еще сильнее грыз страх, что я снова все испорчу. Страх висел на плечах тяжелым грузом, не давая сделать ни шагу. Ведь раньше, что бы я ни делала, получалось только хуже!

Шайн нетерпеливо переступила, снова заржав. Мой волшебный и самый верный друг, единственное существо, которое безусловно мне доверяло! Я шмыгнула носом, невольно улыбнувшись:

– Действительно глупо, да? Стоять и орать в метель.

(Согласное ржание).

– Ладно, ты меня пристыдила. – Улыбнувшись, я смахнула снег и вскочила в седло. Красный чешуйчатый камень, драгоценный подарок королевы Мейвел, приглашающе заблестел на ладони.

«Помни, что за всякое волшебство придется платить», – услужливо подсказала память.

«Сиды коварны. Они честно предупреждают об оплате, но никогда заранее не называют цену. И она всегда оказывается слишком высока».

Пытаясь совладать с волнением, я ободряюще погладила Шайн по шее:

– Знаешь, Амброзиус как-то рассказывал о мудреце по имени Стагирит 19 19 Стагирит – это одно из имен Аристотеля, так как он был родом из Стагира. И он действительно что-то такое говорил, Амброзиус не ошибся. , который говорил, что всегда следует предпочесть вероятную невозможность невозможной вероятности. Кажется, сейчас самое время поверить в «вероятную невозможность».

Где-то на границе наших миров, в бесконечном преломлении вероятностей, возникло лицо королевы Мейвел, сверкнув загадочной улыбкой. Я не доверяла ей ни на волос. Но разве у нас был выбор? И я, размахнувшись, бросила камень перед собой.

Камень королевы стрелой вонзился в небо и превратился в красную звезду, указывающую нам путь. Шайн, будто только и ждала этого знака, рванулась вперед. Улица растворилась в быстроте скачки и мельтешении снега, остался только четкий ритм, отбиваемый копытами по брусчатке, а потом исчезла и дорога – мы поднимались все выше, пролетая сквозь вихри снега, мимо костлявых ветвей и угрюмых сонных крыш. Город ушел вниз, выгнулся чашей и потерялся в темноте, а впереди призывно сияла алая звезда.

Человеческая кровь застыла в моих жилах, зато проснулась другая, древняя, как сама тьма. Она серебряными молоточками стучала в висках и тяжелыми ударами билась в сердце. Если раньше я сомневалась, верить ли рассказам Амброзиуса и Уайтвуда, то теперь последние сомнения исчезли: ни одно человеческое существо не выдержало бы такой скачки, но я уже не была человеком, мы с Шайн были плоть от плоти этого мира, две тени среди теней. Здесь все отбрасывало тени, даже мысли.

Тяжелая багровая луна вышла из-за туч, приветствуя Йоль и рождая на свет новые существа. Это была ночь, когда двери обоих миров приглашающе распахивались настежь. В такую ночь человек, выйдя за порог, рисковал встретиться с порождением своих фантазий, а выйдя за пределы реальности – мог увидеть такое, что ему и во сне бы не приснилось.

Мы поднялись выше облаков. Шайн мчалась по зеркально-чистому небу, ее копыта высекали искры из небесной тверди. Позади послышался шум, будто море набегает на берег, и нас обогнала группа всадников верхом на странных лошадях. Или не лошадях? От них пахло жаждой и яростным неистовством, их плащи вились за спиной, словно дымные клочья, некоторые всадники имели на головах короны, как будто сплетенные из веток. Возглавлял кавалькаду высокий бледнолицый человек в серебряном венце, в котором тревожно горели густо-красные камни. Я придержала лошадь, чтобы пропустить их. В ответ человек оглянулся и подмигнул мне желтым кошачьим глазом.

Внизу между облачными гривами проплывала земля. Иногда мелькали печальные огни какой-нибудь деревеньки, маленькие и ненужные. Однажды блеснуло тусклое лезвие реки, блеснуло – и исчезло. Черно-синяя ночь простиралась вокруг нас, мы с Шайн двигались в ее звездном шлейфе, и я кожей чувствовала ход времени, так, словно нам приходилось пробираться против течения.

Наконец, я заметила, что густой покров ночи стал менее плотным, и восточный край неба понемногу посветлел. Одновременно внизу показалась кучка скучных бурых крыш, сгрудившихся между невысокими холмами. Сердце радостно стукнуло – Лонгбери! Поместье Мериваля, прямоугольный двухэтажный дом под серой крышей, окруженный просторным парком, располагалось несколько в стороне. Оно постепенно приближалось, как картинка в волшебной трубе господина Амброзиуса, если покрутить специальное колесико.

Небо совсем посветлело, а сугробы окунулись в бледно-розовое рассветное марево, когда Шайн спрыгнула на тропу, уходившую вглубь парка Лонгбери-холла. Мы вернулись в реальность, и она обрушилась на нас со всей тяжестью, присущей материальному миру. Невесомая легкость и волшебство ночи растаяли вместе с темнотой. Я снова обрела тело Энни Фишер, каждая клеточка которого сейчас протестовала против безумной скачки. Протянув руку, я сгребла горсть снега с ближайшего куста и отерла уставшее лицо. И вздрогнула, увидев, что случилось с Шайн.

Она таяла на глазах. Мы медленно ехали по тропе, и я видела, как двигаются ее мышцы под полупрозрачной кожей. Мне тоже порядком досталось. Сознание мутилось от слабости, руки, державшие поводья, за одну ночь исхудали, как после долгой болезни. Прошиб страх, что моя кожа сейчас покроется морщинами, а из под шапки вместо каштановых кудрей вывалятся седые лохмы. Кто измеряет время часами и секундами? Мера времени – это удары сердца, которое заходится в тревоге за любимого человека, это тысячи разделяющих нас шагов, помноженные на горечь несказанных слов.