Карина Демина - Леди, которая любила готовить

— Нюся, — выдохнула Ефимия Гавриловна, платочком смахивая то ли слезу, то ли пылинку со щеки. — Что ты такое говоришь?

— Правду, — Нюся задрала голову. — Против правды не попрешь. Пришел конец вековому угнетательству…

— Вы из суфражисток будете? — поинтересовался Демьян Еремеевич, повернувшись таки к Нюсе. Он разглядывал ее с немалым интересом, будто только-только заметил. — Или сразу из революционерок?

— А что? — произнесла Нюся с немалым вызовом.

— Ничего. Интересно просто.

— Чего интересно? — светлые бровки слегка нахмурились. — Или думаете, что женщина только и должна, что борщи варить и дома сидеть? Для того кухарки имеются.

— Не у всех.

— Это все нянька… избаловала ее, — Ефимия Гавриловна сняла-таки шляпку и пригладила светлые, сдобренные серебряной паутиной седины, волосы. — Все-то дозволяла, а я только и думала, что, коль дитё счастливо, то так оно и надо… и дела постоянного внимания требовали. Ныне-то управляющие работают, но за ними тоже глаз да глаз. Чуть почуют слабину, мигом в конец разворуются…

— Просто вы, маменька, с людями работать не умеете, — сказала Нюся с упреком. — К людям подход нужен, а не это ваше сплошное угнетательство.

— Кого я угнетаю? — искренне возмутилась Ефимия Гавриловна.

— Всех! Меня так точно.

— Когда?

— Когда замуж выпихнуть пытались за этого вашего…

— Фрол Аксютович — достойный господин, миллионщик, у него и тут лавки, и в Москве имеются. И другая бы за такого жениха обеими руками уцепилась, а эта… горе ты мое, наказание Господне, — Ефимия Гавриловна размашисто перекрестилась.

— Он старый…

— Всего-то тридцать три…

— И толстый!

— Степенный! — возразила Ефимия Гавриловна. — И тебя бы баловал. Уж как бы баловал… были бы у тебя и бусики жемчужные, и кружева, и платья всякие. Глядишь, ласково держалась бы, и кабару твою открыл бы. Или дом модный.

— Я и без него справлюсь, — отмахнулась Нюся, закрывая вопрос с несостоявшимся замужеством. — Вот вернемся, ты мне одну лавку дашь и увидишь… я все придумала!

Разговор этот становился донельзя утомителен, и Василиса, допив остывший чай, отставила стакан. Она прикрыла глаза, надеясь впасть в полудрему, но тоненький Нюсин голосок изрядно мешал.

— Если хотите, — неожиданно произнес Демьян Еремеевич, очень тихо, так, что услышала одна лишь Василиса, — я полог поставлю. Отдохнете.

— Не стоит… — Василиса смутилась.

Если заметят, будет неудобно.

— Бросьте. Вы явно устали, а подобные особы порой… привлекают чересчур много внимания… — и, не дожидаясь ответа, Демьян Еремеевич коснулся запонки на правой руке, пробуждая скрытый артефакт. — Да и я сам, признаться, хочу отдохнуть. А ставить полог, чтобы спрятаться от шумной девицы… как-то оно не по-мужски. Другое дело, если даме помочь…

Василиса улыбнулась.

— В таком случае буду весьма вам благодарна…

Звуки полог гасил не полностью, но и голоса, и грохот колес вдруг показались невероятно далекими. Свет слегка померк, и Василиса с немалым наслаждением откинулась на спинку кресла. Она и вправду хотела спать. Ночью-то не спалось.

Мысли всякие в голову лезли.

Сомнения.

А тут вот… Она сама не заметила, как задремала, и проспала, верно, долго, если очнулась от боли в шее. После поняла, что не только шея болит, но и все тело с непривычки. Кресло, пусть и весьма удобное, для сна предназначено не было.

Василиса потянулась.

И вспомнила, где находится. Господи, неудобно-то как… после она уж заметила, что «берлинер»[3] их пуст.

Почти пуст.

— Доброго дня, — Демьян Еремеевич чуть поклонился. — Вы так сладко спали, что будить вас совершенно не хотелось.

— А… где все?

— Решили прогуляться. Кастрополь[4]. Стоим четверть часа.

— А вы?

Василиса поглядела в окно, но увидела лишь пыльный перрон да людей на нем.

— Как-то не в настроении гулять. Да и бросать вас в одиночестве показалось неправильным.

— Спасибо.

Она все же поднялась, жалея, что здесь, в вагоне, нельзя помахать руками или сделать пару приседаний, не говоря уже об иных упражнениях, безусловно, полезных для кровотока и тела, но все ж таки не совсем приличных вне гимнастической залы.

— Не за что. Если хотите… — Демьян Еремеевич указал на дверь. — Мы только остановились…

— Нет, пожалуй, — через окно Кастрополь не вызывал ни малейшего желания прогуляться. Скорее уж напротив — казался он унылым, серым и донельзя суетливым. Вдоль поезда сновали грузчики со своими тележками, мальчишки-газетчики, разносчики и разносчицы съестного, лоточники и прочий донельзя занятой люд. — А… вы не знаете, здесь есть ресторан…

Спросила и покраснела.

Получается, будто Василиса напрашивалась, а она просто голодна. И вновь же сама в том виновата. Утром кусок в горло не лез от волнения, а к обеду времени не осталось, вот и…

— Есть. Вас проводить?

— Если… вас не затруднит, — у нее никогда не получалось держаться с людьми так, как у Марьи, — с холодной приветливостью, с отстраненностью, которая, однако, не позволяла бы упрекнуть в презрении к собеседнику.

— Ничуть. Я бы и сам, но как-то… вот… — показалось, что Демьян Еремеевич слегка смутился, чего быть не могло, потому как мужчины не смущаются.

С другой стороны, следовало признать, что о мужчинах она знала не так и много.

— Буду рада, — она бросила взгляд в зеркало, убеждаясь, что коса, если и растрепалась, то не настолько, чтобы выглядело это совсем уж дурно, что платье, конечно, измялось, несмотря на обещанную особую обработку ткани. Что сама она, Василиса, не стала сколь бы то ни было симпатичнее.

Все то же чересчур округлое лицо с пухлыми щеками и крохотным носом.

Брови дугами.

Крупные губы.

И глаза раскосые, напоминающие о дурной крови степняков, о которой Радковские-Кевич и рады были бы забыть.

— Прошу, — Демьян Еремеевич предложил руку. И Василиса ее приняла, а после спохватилась, что, возможно, не следовало бы делать этого, что Марья точно не одобрила бы подобной вольности, и Настасья тоже не одобрила бы, пусть и по иной причине: женщина вполне себе сама ходить способна. Так бы она сказала.

Но ни Марьи, ни Настасьи в вагоне не было.

А Демьян Еремеевич был.

И от него пахло камфорным спиртом, травами и самую малость — целительской магией. Этот едва уловимый, пряный аромат заставил Василису принюхиваться, выискивая малейшие его оттенки.

Вагон-ресторан располагался не так и далеко. Пара узких коридоров и еще более узких мостиков, переступать по которым было страшновато, хотя Василиса и понимала, что поезд стоит, что, даже если бы он ехал, никакой бы опасности не существовало, но вот… она с трудом удерживалась, чтобы не вцепиться в руку Демьяна Еремеевича.