Делия Росси - Служанка

Он бросил взгляд на… жену, но та уткнулась в бумаги и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Хотя, по справедливости, с того момента, как они вошли в гостиницу, девчонка избегала на него смотреть. Вот куда угодно глядела, только не на него. Лишь однажды забылась, в душу ему заглянула, но тут же склонила голову и уткнулась в пол.

— Идем, — сказал он Гойко и вслед за другом вышел из комнаты.

— Тут такое дело, командир, — стоило им оказаться за дверью, тихо сказал Гойко. — Девушка, оказывается, из благородного, но обедневшего рода. Отец ее ввязался в какие-то сомнительные спекуляции и прогорел, но вместо того, чтобы спасти остатки состояния, пустился во все тяжкие, проиграл в карты все, что у него оставалось, и от расстройства помер.

Штефан задумался. Вспомнилось имя, которое громко звучало на площади, и он только сейчас осознал, что оно значило. Как там? Элиния Мария… Скорци? Скерци?

— Что еще? — посмотрел он на ординарца.

— После смерти Скерци его вдова продала особняк и вместе с дочерью переехала в домик поменьше. Есть еще кое-что. У вашей… жены был жених, некий Дамир Ставецки. Юноша амбициозный и предприимчивый, но небогатый. Пока его будущий тесть не разорился, он помогал ему с делами и рассчитывал после свадьбы войти в долю, получив свой кусок пирога от состояния Скерци. Да вот только после смерти своего двоюродного дяди быстро смекнул, что обуза в виде нищей жены ему не нужна, и собирался разорвать помолвку, со стряпчим своим советовался, как половчее это дельце провернуть, чтобы вину на себя не брать.

Гойко замолчал, и Штефан молча кивнул. Ему было о чем поразмыслить. Значит, из благородных… Выходит, не прогадал он, женившись, ровню в жены взял.

— Мать ее жива?

— Умерла почти два года назад. Как думаете, кому дом достался?

— Ставецки?

— Ему. А кто леди Элинию дознавателям сдал, когда она в Кравере оказалась?

— Дай угадаю, — криво усмехнулся Штефан. — Неужто женишок бывший?

— Он самый, — кивнул Гойко, и уши его оттопырились больше обычного. — И вот что я вам скажу, милорд, — со значением добавил он. — Думается мне, не просто так леди Элинию обвинили. Уж больно быстро ее на месте преступления взяли. Надо бы в этом деле покопаться, уверен, много интересного найдем.

— Вот, значит, почему она в Стобарде оказалась, — тихо сказал Штефан.

Что ж, кое-что прояснилось. И темное прошлое, и скрытность, и нежелание девчонки признаваться в том, кто она и откуда. Элиния Скерци… Надо же…

— Тут еще кое-что, — осторожно добавил Гойко.

— Что?

— По всему побережью закрыли старые монастыри. А тот, в котором леди Элиния училась, сожгли вместе с сестрами.

— Который?

— Самый известный. Золотого Сердца. Давор расстроился, тетка его там подвизалась и вместе с остальными сестрами мученическую кончину приняла.

— Выходит, новую веру насаждают? Всерьез взялись? — медленно произнес Штефан, все еще видя перед глазами эшафот и стоящую перед темной колодой девочку. — Ладно, Гойко, иди отдыхать. Завтра я в Совет съезжу, потом в суд загляну, узнаю, что тут происходит, тогда и решим, как быть.

Друг кивнул, и неожиданно лицо его осветила лукавая усмешка.

— Желаю счастливой брачной ночи, командир, — брякнул Гойко и, не дожидаясь ответа, исчез в соседнем номере.

Штефан только головой покачал. Знает, шельмец, когда сбежать…

Он открыл дверь, вошел в комнату и замер, глядя на девчонку. Та склонила голову на руки и спала. Прямо на столе. Оно и неудивительно. Умаялась. Что у нее силенок-то? Как у котенка…

Штефан осторожно подошел к Илинке, потянул из-под ее локтя бумагу, но читать не стал — сунул в карман. А потом подхватил невесомое тело на руки и понес в спальню.

«Первая брачная ночь», — вспомнились слова Гойко, и он неслышно хмыкнул. Похоже, не будет у него этой самой ночи. Спит его молодая супруга и даже не чувствует, как он снимает с нее купленное в соседней лавке платье, как расплетает длинную косу, как укрывает теплым покрывалом.

Штефан посмотрел на разрумянившееся во сне лицо, на длинные, чуть подрагивающие ресницы и не удержался, провел пальцами по бархатистой щеке, поражаясь тому, что никакие испытания не смогли испортить нежной красоты девчонки.

— Спи, Элиния, — тихо прошептал он и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь спальни.

Илинка

Погода испортилась. До самого Лодно шел дождь, заливая окна кареты, и я не видела ничего, кроме серых потеков, бегущих по стеклам. Может, оно и к лучшему. Перед глазами до сих пор черное пепелище стояло, что на месте монастыря осталось. Не было больше ни белоснежного храма, уходящего ввысь своими золотыми куполами, ни ограды каменной, ни ворот ажурных, ни фонтана, на парапете которого мы с подружками любили сидеть, ни кедровника заповедного, где так хорошо думалось и мечталось.

Карету подкинуло на неровной дороге, и я схватилась за сиденье.

Мы путешествовали уже второй день. Штефан решил не менять из-за меня своих планов и, закончив с делами в Кравере, продолжил инспекцию собственных вотчин. А я… Я сама не знала, что чувствую. Вроде бы радоваться должна, что смерти избежала, а душа болит. Нет, я была благодарна и Создательнице, и Штефану, только вот от грусти избавиться не могла. Все вспоминала первый день своей новой жизни и думала, как дальше быть.

Позавчера, когда я проснулась в чистой, вкусно пахнущей верицей постели, первое, что увидела, — это осунувшееся лицо арна и его направленный на меня взгляд. Пристальный такой. Тяжелый.

— Безоблачного утра, жена, — заметив, что я проснулась, криво усмехнулся Штефан, и я невольно поежилась, разом вспомнив и несостоявшуюся казнь, и наш поспешный брак, и боль в сведенных судорогой руках.

— Болит? — тут же уловил мои мысли арн и кивнул на запястья, где виднелись синие следы от веревки.

Я отрицательно качнула головой, а он нахмурился и, отодвинув стул, на котором сидел, отрывисто сказал:

— Завтрак на столе. Служанка поможет тебе привести себя в порядок. Твою одежду сейчас принесут.

Одежду? Я смутно помнила, что вчера на мне было какое-то новое платье из шуршащей шелковой ткани — холодное и неприятное на ощупь. Не знаю, откуда оно взялось. Наверное, арн посылал за ним в лавку одного из своих стражников, только вот я не могла вспомнить, кто и когда меня переодел. Все произошедшее после обряда как в пелене тумана тонуло. Одни обрывки остались. Вот Штефан несет меня на руках, а я вдыхаю такой знакомый запах — райского табака, верицы, можжевельника — и сильнее прижимаюсь к обтянутой дорожным камзолом груди. А вот я уже в комнате. Вокруг хлопочут служанки, помогают мне снять платье и чепец, усаживают в наполненную теплой водой ванну, моют душистым мылом. А дальше — пустота. Словно больше и не было ничего. Не помню, как до кровати добралась, и как уснула — тоже не помню.