Делия Росси - Служанка

— Уже немного осталось, — крикнул мальчишка, добежав до очередного поворота. — Тут до площади рукой подать!

Штефан и сам не знал почему, но от этих слов сердце неожиданно дернулось и забилось сильнее.

— Ох ты ж, лишеньки! — послышался разочарованный голос мальчишки.

— Что там еще? — подъехав к нему, спросил Штефан и тут же увидел ответ на свой вопрос.

Посреди переулка застряла повозка, которую пытались сдвинуть с места двое дюжих мужиков. Они кричали, ругались, пыхтели, но старая арба, груженная кирпичами, только скрипела, но не поддавалась.

— Вот же дурни, — проворчал Давор. — Назад тащить нужно, а не вперед!

— Не успеем, — расстроенно пробормотал мальчишка. — Солнце уже садится, сейчас казнь начнется.

Штефан снова ощутил беспокойство. Что-то гнало его вперед, туда, на площадь, которая виднелась далеко впереди.

— Отойдите, — подъехав к вспотевшим от бесплодных усилий мужикам, велел он и спешился, кинув поводья мальчишке. А потом взобрался на повозку, спрыгнул с другой стороны и посмотрел на старого ишака, неподвижно застывшего в оглоблях. В темных глазах животины читалось полное безразличие к происходящему вокруг, а длинные уши уныло повисли. Казалось, ишак не ждал от жизни ничего хорошего.

— Дурные у тебя хозяева, — пробормотал Штефан, выпрягая его из телеги и привязывая к кованой загогулине над дверью одного из домов.

Ишак посмотрел на него с прежним безразличием и отвернулся. Штефан хмыкнул. Гордая скотина. Вроде и не противится, но и пиетета особого не выказывает.

— Давор! — позвал он друга.

— Иду, командир, — откликнулся тот, и вскоре они вдвоем уже толкали скрежещущую повозку назад, туда, где проход между домами был не таким узким. А сердце все свербело, все гнало его туда, на площадь, где слышались гул толпы и отдельные громкие выкрики.

«Смерть убивице! — доносились высокие женские голоса. — Смерть злобной ведьме! — вторили им низкие мужские. — Смерть! Смерть!..»

Телега неохотно поддалась, пошла вперед, со скрежетом высвобождаясь из каменного захвата. А потом грохнула кирпичами и выкатилась на свободное пространство улицы.

— Благодарствуйте, милостивые даны! — обрадованно закричали мужики, но Штефан их уже не слушал. Он и сам не смог бы сказать, какая сила заставила его взлететь на подведенного мальчишкой коня и, не оглядываясь на спутников, припустить к площади. Его гнало вперед все усиливающееся беспокойство. И зверь тревожился, ворочался внутри. Не поймешь — то ли подгонял, то ли, напротив, недовольствовал.

Штефан на полном скаку вылетел из переулка, резко осадил коня и замер, вслушиваясь в громкий, усиленный магией голос дознавателя.

— Элиния Мария Скерци, убийца дана Креждена, твой час настал!

Штефан перевел взгляд на эшафот и почувствовал, как внутри все похолодело. Этого не может быть. Просто не может быть… Что она здесь делает? Маленькая фигурка, гордо вскинутая голова и взгляд… У него внутренности узлом свернулись, когда он этот взгляд увидел. Захотелось голыми руками всех разметать, пробиться к девчонке и разорвать грубые веревки, стягивающие ее тонкие кисти, укрыть полами своего плаща, защитить от жадных взглядов…

— Милостивый дан, пожалуйте плату, — раздался снизу звонкий голос, а дознаватель уже произносил скороговоркой постановление суда.

Штефан сунул руку в карман, не глядя, достал монету и кинул парнишке, а сам, не отрываясь, все смотрел на свою бывшую служанку.

— Вот те раз, что-то мне кажется, я эту девчонку уже где-то видел! — присвистнул остановившийся рядом Гойко.

— Не иначе как в Белвиле, — задумчиво пробормотал подоспевший Давор. — Мне еще глаза ее запомнились, синие такие, как вода в Вер-озере. Интересно, как она здесь оказалась? Да еще и под суд угодить успела?

Штефан слушал друзей и не слышал. Он прикидывал, как быстрее добраться до помоста. Народ стоял плотно, а до эшафота оставалось несколько эров. Не получится сохранить инкогнито. Уже не получится.

— Перед лицом Аэста я объявляю эту женщину виновной и отказавшейся признать свою вину, — усиленный магией голос дознавателя перекрыл шум толпы. — Пусть свершится правосудие!

Илинку подвели к колоде, и Штефан понял, что времени на раздумья больше нет. Времени ни на что больше нет. А сердце ныло, душу холодом выстуживая, рвалось к застывшей у плахи девчонке.

— Стойте! — громко выкрикнул он. — Остановите казнь!

Народ вокруг возмущенно зашумел, но Штефан приказал зверю проявиться, и люди испуганно замолчали и застыли, а потом отхлынули, освободив ему широкий проход до самого помоста.

— Кто вы такой и по какому праву посмели прервать казнь? — строго посмотрел на него нависший над девчонкой дознаватель, и его острое, бледное до синевы лицо стало похоже на фарфоровую маску.

— Я — новый владетель Кравера и господарь Стобарда, — негромко сказал Штефан, но его услышали все, кто стоял рядом с помостом, и даже те, кто находился на небольшом балконе для знати. Он увидел, как цепенеют лица наместника и его приближенных, как исказилась и пошла трещинами фарфоровая маска дознавателя, как дрогнул в руках палача топор.

Штефан мрачно усмехнулся. Что ж, значит, уже наслышаны.

На Илинку он старался не смотреть, боялся выдать свои эмоции, поэтому остановил взгляд на дознавателе.

— Лорд Крон? — имперец пытался выглядеть уверенным, но Штефан видел, что тот растерялся от неожиданности. — Рады приветствовать вас на приморских землях, — справившись с собой, с достоинством поклонился дан.

— В чем обвиняется эта девушка? — спросил Штефан, все так же не глядя на Илинку.

— В убийстве уважаемого горожанина, дана Эбенезиуса Креждена.

Дознаватель уже успел взять себя в руки и сейчас выглядел невозмутимым и холодным. Штефан отдал ему должное. Не всякому при встрече с арнами удавалось сохранить присутствие духа.

— Я хочу лично просмотреть ее дело, — сказал он.

— Простите, милорд, но это невозможно, — вежливо, но твердо ответил дознаватель. — Согласно законам империи, если осужденный стоит на эшафоте и приговор оглашен, отменить казнь не может ни наместник, ни даже сам император.

Рагж! Штефан знал этот закон. Он рискнул посмотреть на Илинку.

Девочка глядела на него так… Его словно под дых ударило. А дознаватель, видимо, счел, что дал достаточные объяснения и приблизился к девчонке.

— Чего стоишь? — прошипел дан. — На колени!

Илинка вздрогнула, посмотрела на него и, не отрывая взгляда, медленно опустилась перед почерневшей от времени и пролитой крови колодой. А потом погладила ее ладонью — медленно, словно примеряясь, — и положила голову в углубление на плахе. Народ загудел, а он глядел на тонкую беззащитную шейку, на серый чепец, под который были убраны темные волосы, и чувствовал, как поднимается в душе какое-то незнакомое чувство. Оно все росло в груди, ширилось, подталкивая его к одному, единственно верному решению.