Делия Росси - Служанка

— Я не буду обедать, — отказался он, решив, что нет смысла тянуть с отъездом.

В глазах стоящей напротив женщины мелькнуло облегчение.

— Хорошо, милорд, — поклонилась Самира и тут же сбежала.

Штефан не мог иначе назвать ее поспешный уход. Зверь раздраженно заскребся внутри, и он усмехнулся. Бедный зверюга… Не любит он чужой страх. Не выносит.

Штефан посмотрел, как закрываются ворота, и пошел искать Бранко, чтобы дать остающемуся за главного другу последние наставления.

Шел третий день его путешествия. Вчера он задержался в Броде, чтобы познакомиться с наместником, и сейчас обдумывал то, о чем они с Леонардом Сторцо говорили за закрытыми дверями кабинета.

«Буду честен, ваше сиятельство, — речь наместника была неторопливой, обстоятельной, да и сам Сторцо казался человеком, который привык обдумывать каждое свое слово. — Ко мне приходили некие люди, — Леонард не договорил, но Штефан понял, о ком идет речь. — Они убеждали меня саботировать ваши приказы и намекали, что в скором времени в Стобардской провинции будет совсем другой господарь».

Что ж, для Штефана это не было новостью.

«Я отказался, — твердо глядя ему в глаза, сказал Сторцо, а потом поднялся из-за стола, хромая, подошел к шкафу, снял с полки древний свод стобардских законов и положил его на стол. — Примите клятву, господарь, — крупная, привычная к мечу ладонь легла на темную кожу обложки. — Я, Леонард Урис Скорцо, клянусь своему повелителю в вечной верности и обещаю выполнить любую его волю. Пусть я умру лютой смертью, если нарушу этот обет».

По старому обычаю наместник приложил правую ладонь ко лбу и к груди, встал на одно колено и поцеловал ему руку.

Штефан сам не ожидал, что древняя вассальная клятва может быть такой весомой и торжественной. И внутри что-то дрогнуло, отзываясь на неподдельное волнение, звучащее в низком голосе наместника Брода. Вспомнилось, с каким восторгом встречали его жители посещаемых им по пути городков и деревень, как толпились вокруг, желая притронуться хоть к краю его плаща, просили благословить детей, веря, что прикосновение господаря способно наделить тех счастливым будущим.

— Ваше сиятельство, куда дальше-то? — поинтересовался Гойко, заставив его отвлечься от размышлений. — Вы вчера что-то насчет Крона говорили. Едем туда?

Да, он собирался навестить тот город, что дал имя его предкам, но сейчас, глядя на перекресток, от которого расходились три дороги, неожиданно засомневался. А не съездить ли сначала в Кравер? Новый лей, подаренный императором, жил своей, особенной жизнью, и было бы неплохо наведаться туда вот так, без предупреждения, посмотреть, чем приморский край дышит, послушать, что жители говорят, оценить обстановку. Он рассчитывал завернуть в Кравер в конце своей поездки, но, оказавшись перед каменным указателем, почувствовал желание все переиграть и отправиться к морю прямо сейчас.

— В Кравер, — направляя коня к широкому тракту, сказал Штефан. Своему чутью он привык доверять.

— На разведку? — понял его Давор. — Хорошее дело. Заодно и в монастырь обережников завернем, у меня там тетушка подвизается, уверен, накормят нас от пуза и баньку устроят. Помню, лет десять назад навещал родственницу, так, скажу я вам, милорд, это был лучший банный пар в мире. Они там и пиво на каменку льют, и особый травяной отвар, а уж какие квасы подносят! Нигде больше подобных нет. И яблоки моченые ничуть не хуже, чем в Белвиле.

Широкое лицо друга расплылось в такой мечтательной улыбке, что Штефан не удержался от усмешки. Уж что-что, а баню Давор в любом месте найдет, а не найдет, так сам соорудит, что обычно в походах и делал.

— Тебе бы только задницу погреть, — хмыкнул Гойко, сворачивая вслед за Штефаном на краверскую дорогу. — Словно бабка старая, все за седалище свое держишься.

— Посмотрим, что ты запоешь, когда веничек можжевеловый испробуешь, — добродушно хохотнул Давор. — А уж когда кваску монастырского попьешь…

Друг не договорил, гикнул и пришпорил коня, вырываясь вперед.

— Ты гляди, как торопится, — насмешливо протянул Гойко. — Как будто его в той бане зазноба вот с такими титьками ждет, — парень показал рукой жест, которым варнийцы обычно изображали женщин с пышными формами.

— Молчи, молокосос, — отмахнулся от его слов Давор. — Только и знаешь, что охальничать. Ничего святого.

— Ты мне лучше скажи, сестры там красивые? — не унимался Гойко.

— Тьфу, сварново семя, — выругался Давор. — Одно на уме!

Штефан слушал их шутливую перебранку, а сам размышлял над тем, что неплохо бы вассальную клятву со всех наместников стребовать. Уж больно время неспокойное. И снова слова Бранимиры вспомнились, тронули душу сомнением. Двадцать из тридцати его генералов были арнами, и за каждого из них он мог головой поручиться. А вот остальные десять… Тот же Брен уже давно мечтает его уничтожить. Да и Эйвер не отказался бы нож в спину воткнуть.

— Слышь, командир, далеко еще? — устав пререкаться с Гойко, спросил Давор.

— Десять кье осталось, — отвлекаясь от своих мыслей, ответил он. — Если поторопимся, через два часа будем на месте.

— Это мы запросто, — ухмыльнулся друг и оглянулся на Гойко. — Спорим, что я первым городские ворота проеду?

Смешливые карие глаза хитро блеснули.

— На что спорим? — тут же загорелся бывший ординарец.

— На десять бутылок солдерского, — ответил Давор.

— Готовься пыль глотать, увалень, — пришпоривая коня, выкрикнул Гойко. — Я тебя сделаю!

— Хвалился петух собаку перебрехать, — припустив следом, хмыкнул Давор.

А Штефан только усмехнулся, наблюдая за парнями. Все-таки правильно он сделал, что взял с собой именно этих двоих. Рядом с ними тяжелые мысли сами собой исчезают и на душе не так пасмурно. А зверь затаился, молчит. Как из замка уехали, так и оставил его в покое. Может, и к лучшему.

Он чуть сжал коленями бока коня, и Гордый ускорился, легко обогнал и Гойко, и Давора и понесся по пыльной дороге в сторону невидимого пока, но уже вполне ощутимого моря.

Илинка

Я смотрела на крошечный клочок синего неба, застрявший между прутьями решетки, и не могла заставить себя поверить в то, что это мой последний день на земле. Нет. Душа продолжала надеяться. Непонятно, правда, на что. Если только на чудо, но много ли чудес я в своей жизни видела?

С губ сорвался грустный вздох. Эх, если бы я могла свою судьбу узнать! Получилось же у меня в Белвиле собственный вирош увидеть? А сейчас, как ни стараюсь, все напрасно. Не показывается он больше.

Громкий писк вызвал желание взобраться повыше и поджать ноги. Уж больно наглыми были исконные обитатели тюрьмы. Ничего не боялись, даже днем смело по камере расхаживали.