Марина Ли - Гончая

Дама сжала губы в тонкую линию и, очень резво для своего возраста крутанувшись на месте, покинула общую гостиную, а я выдохнула, испытывая нечто среднее между благоговейным ужасом и истеричным страхом, ибо именно в этот миг осознала, что весь разговор велся на К'Ургеа.

С каких это пор этот язык стал таким понятным и родным? Не ожидала от себя...

«Ладно, ты, – женским голосом произнес невидимый кто-то в моей голове. – Ее даже я поняла, а шаси Таррану из-за ее южного диалекта собственный муж переводит со словарем».

Я подавилась воздухом и осторожно дотронулась до своего виска. Это что сейчас было? Я на два голоса думаю? Как называется болезнь, когда человек начинает слышать голоса? Раздвоение личности? Шизофрения?

«Синдром чужой руки, – проворчала невидимка. – Зуб даю, это он. Потому что тело вроде как мое, а управляет им кто-то посторонний».

Изольда?

Содрогнувшись от овладевшего мною озноба, я зажмурилась в смешной попытке спрятаться от действительности, а потом чужие воспоминания хлынули в мою голову, как поток воды, прорвавший плотину памяти.

Я заново проживала детство. Немногим более радостное, чем мое приютское. Опять училась писать и читать, находить друзей, прощать ошибки, забывать обиды, не плакать, когда больно, смеяться, когда не смешно. Сжимать зубы до металлического вкуса во рту из-за того, что все твои сверстницы уже прошли через трансформацию, а ты будто застряла в семилетнем возрасте…

Плакала на могиле бабушки, которой у меня никогда не была. Всхлипывала, понимая, что с ее уходом из моей жизни исчезнут и те немногочисленные моменты радости и покоя, которые у меня еще были. С ее смертью закончилось детство.

Я снова переживала первую любовь. Парень, которого я никогда не видела, был невысоким, коренастым, с неправильным прикусом и шальным блеском в светлых глазах. Я от него с ума сходила. Вместе с ним мы залезли на вишню, что росла в саду его деда, откуда я и сверзилась, сломав себе ногу и выбив верхний клык. Мы собирались пожениться летом, в беседке на берегу Сиреневого залива, того самого, где мы познакомились, когда я ныряла с аквалангом в поисках жемчужин для моего первого ожерелья.

…А потом предательство, жгучая щелочь обиды, желчная ярость и темнота. Густая, наполненная тяжелой тишиной, которая будто злые красные муравьи набросилась на меня и надежно погребла под собой, загнала в путанные коридоры жуткого лабиринта, из которого, казалось, я никогда не смогу найти выход. Я поняла, каково на вкус отчаяние и привыкла к соленой гречи слез, а затем вдруг голубоватый, едва заметный огонек. Вспыхнул, испугав и почти ослепив поначалу. Понадобилось некоторое время, чтобы понять, он не опасен, он друг, чтобы перестать противиться его манящему зову. А он звал! Как сладко он звал! Как уговаривал проснуться, нашептывал о жизни, которая едва не прошла мимо меня, интересной, многогранной, наполненной светом и шумом жизни! И сделать надо такую малость! Перестать бояться и шагнуть за ним. Сначала осторожно, боязливо и медленно, потом все быстрее и быстрее, пока я, наконец, не побежала смело вперед, задыхаясь от бесконечности чувств, о которых успела позабыть, и едва не ослепнув от красочности мира.

Ох...

Не самое приятное ощущение – делить на двоих один мозг.

«Да ладно, я тоже не в восторге от твоих воспоминаний. Я хотя бы не спала с козлом, – примирительно проворчала Изольда. – А насчет одного мозга… Придумаем что-нибудь».

Придумаем… Для начала набраться бы смелости и открыть глаза. Одни на двоих.

«Не трусь, Кошка! Прорвемся!»

Эй! Я вспыхнула, будто спичка! Не сметь меня так называть! Никому не сметь! Никогда! Ревностно вцепилась в свои воспоминания, желая спрятать их от посторонних глаз за толстой кирпичной стеной. Они только мои – ничьи больше. И Бронзовый Бог тоже мой… поэтому…

«Прости».

Я распахнула глаза и с мрачным видом огляделась по сторонам.

Пока мы с Изольдой… хм… знакомились, медперсонал успел взять себя в руки и занялся своими прямыми обязанностями. Как то: привести в чувство бесчувственных и удалить из помещения сторонних наблюдателей. Читай, нас с Изольдой и ту ракшаси-доброволицу, которая единственная все это время оставалась при памяти.

Не особо церемонясь, санитары заперли нас двоих – ну, то есть троих, конечно! – в ближайшей палате, и мы тут же, позабыв о «расовой» вражде, приложились ушами к двери, довольно быстро поняв, насколько это чрезмерно.

Прислушиваться не нужно было. Питомник в прямом смысле слова стоял на ушах, полнился звуками, радостными криками, словами, полными удивления и чистого шока, плачем, смехом… Ну, и вообще. Ощущение было такое, словно в коридорах здания взорвалась бомба или, как минимум, случилась революция. И лишь мы вдвоем («Втроем!!!») остались не у дел.

Ближе к вечеру паззл происшествия стал складываться в более-менее узнаваемую картинку.

Оказывается, совершенно внезапно и по абсолютно непостижимым причинам в животном отделении из трансформации единовременно вернулось более восьмидесяти процентов пациенток. Почему это произошло и что послужило толчком, ни доктор Франкенштейн, ни его помощники не знали. Затруднялись также они и с ответом на вопрос, не случится ли рецидива. Чотя, если верить тому, что опасной обычно бывала лишь первая трансформация, эти опасения были излишними.

Под шумок из Питомника исчезли все спонсоры, и теперь я, глядя на то, как за окном сгущаются сумерки, кусала губы от досады и злости на себя: вот чего я вспылила? Нет, понятно, что не в моих правилах верить людям, но почему я сначала думаю о них самое плохое и лишь потом пускаю в ход голову.

«Не самая плохая привычка, – попыталась утешить меня Изольда. – Я вот, наоборот, была доверчивой, как овца, и посмотри, чем это закончилось...»

Чем?

«Меня спровоцировали на трансформацию без присутствия киу, мой жених, скорее всего, женился на той, которая эту трансформацию мне обеспечила, а я потеряла целый кусок жизни, рыча в запертой клетке, будто чертова зверюга!»

Жених? Я удивленно приподняла брови. Как-то я упустила этот момент, всматриваясь в «поток чужих воспоминаний». Разве Рик не говорил мне, что у ррхато первая трансформация случается в подростковом возрасте? И мой пример, скорее, исключение из правила, чем привычная парадигма?

«Не в моем роду, – ответила на мои мысли Изольда. – Хотя теперь, после того, как они меня чуть не подложили неизвестно под кого, чтобы заполучить наследника, я, наверное, уже не стану называть их своими».

Я бы тоже не стала. Наверное.

Изольда никак не прокомментировала мои слова, а я снова вернулась мыслями к Молчуну. Надо было все-таки не злиться, а попробовать подать ему сигнал. Может, он сюда по делу приехал, а я его сразу в самом худшем заподозрила. Допускаю, что он был тут на задании. Или нет?