Елизавета Дворецкая - Дар берегини

Друг Воронов, умножившись десятикратно, мелькал в их руках так быстро, что казалось, сидящего на земле Свена окружает тот самый железный тын, о котором говорится в заговорах. Воины, в этом мире обретшие зримый облик, не знали усталости и не отступали, вновь и вновь рассекая морды и лица.

– Голова! Голова! – выли, визжали, вопили и требовали духи. – Судьба есть! Будет голова!

Вдруг мельтешащие тела прянули в стороны. Свен было подумал, они отступили наконец, но тут же понял, что ошибся.

Из мглы выступила еще одна фигура, больше всех прочих. Она имела облик старой-престарой, сгорбленной старухи, кривой на один глаз. Старуха сильно припадала на правую ногу, однако двигалась весьма проворно. С непокрытой головы свисали белые как снег нечесаные пряди волос. Лицо было так густо покрыто морщинами, что черты его сгладились и превратились в невыразительную мятую поверхность без глаз и рта. В иссохших руках старуха держала огромную кость – видимо, бедренную, человеческую, – и размахивала ею навроде дубины.

– Хель! Сама Хель! – закричали воины, как раз когда Свен, оторопев от ужаса, подумал, что видит саму Марену – хозяйку призрачной своры.

Кровь замерзла в жилах, мышцы застыли. Угроза смерти придвинулась вплотную и дышала затхлым холодом в лицо, но Свен не мог отодвинуться ни на волос, будто позади высилась ледяная стена.

– Будет голова! – прогудел низкий голос, похожий больше на рокот стихии. – Судьба есть, будет и голова…

Воины сомкнули строй, заслоняя Свена. Старуха замахнулась костью, и они подались в стороны, уходя из-под удара, но не успела она опустить свое орудие, как трое-четверо бросились на нее с левой, ничем не защищенной стороны, и обрушили клинки на плечи и бока. Юный Хольти, что-то отчаянно крича, подпрыгнул и рубанул старуху по шее, в то время как Нидуд с ловкостью, удивительной для старца, подсек ей ногу.

Не закончив замаха, старуха неуклюже рухнула наземь. Под подолом мелькнули птичьи ноги навроде куриных. Земля содрогнулась, будто обрушилась целая гора. Где-то наверху раскатился низкий гул, и в нем слышалось все то же. «Голова! Голова!» – с отчаянием и жадностью вопила пасть самой Нави.

– Я свое возьму… – прорычала земля. – Отдана мне голова, не одна будет, так другая…

Вдруг Свен обнаружил под собой пустоту. Успел ощутить, что падает, как будто его столкнули с обрыва…

И внезапно настал покой.

Он лежал на чем-то ровном, а вокруг стояла тишина.

Опираясь на это ровное руками, Свен с усилием сел. Голова кружилась, однако ему удалось открыть глаза.

Было почти темно, но тьма не помешала ему сразу понять, где он находится: в старом гостевом доме, который занял под свою дружину. Было упоительно тепло – на ночь протопили печь, и Свен заново ощутил, как ужасен был холод его сна. Каждый день он ходил на княжий двор повидать Ружану и чадо, однако ночевал со своими отроками. Младенец орал по ночам, Ружана вскакивала его кормить – она непременно хотела кормить первенца сама, – и все это не давало Свену покоя. Среди дружины, под привычное разноголосое похрапывание, ему спалось лучше.

Это похрапывание раздавалось вокруг и сейчас. Никаких воплей, хотя отголоски их еще звучали у него в ушах.

Под рукой ощущалось что-то горячее. Свен отдернул ладонь, потом снова пощупал. Как обычно, рядом с ним лежал Друг Воронов, но клинок оказался настолько горячим, что жар ощущался даже через ножны.

Дрожащими пальцами Свен провел по лбу. Хотелось пить, и он содрогнулся, вспомнив приснившуюся жажду, с которой все началось. С трудом встал, побрел к двери, где стояла кадка с водой. Наощупь нашел на привычном месте корец, зачерпнул, стал жадно пить, проливая на лицо и грудь.

Напившись, потер ладонью шею. Цела. И вроде с ним все хорошо, только он чувствует себя разбитым, будто из драки вышел.

«Голова! – заухало в воспоминаниях. Та туманная мгла, полная жадных духов, казалась совсем близкой. – Свое возьму…»

Он избежал гибели в когтях чудовищ, незримая дружина Друга Воронов защитила его. Свен ощупал свою голову, отгоняя последние сомнения. Еще глотнул воды и глубоко вздохнул.

А потом вздрогнул всем телом от пришедшей мысли. «Не одну, так другую»? Какую?

Перед глазами замелькали образы – маленький Лют, Ружана, сестра Ельга…

– Эй! – рявкнул Свен. – Огня дайте! Живее! Вставай, кто не спит! В город надо, быстро!

Завязывая черевьи и от спешки путаясь в ремнях, гнал подальше ужасную мысль: но как, отец Перун, он сумеет понять, кого из спящих близких сейчас одолевают голодные духи, если это происходит в их снах? Успеет ли он разбудить их всех живыми, пока старуха и ее свора не взяли голову, кем-то им обещанную?

Стояла глубокая ночь, когда раздался громкий стук в дверь. Ельга-Поляница села, пытаясь понять, не снится ли ей это. Но стук повторился, а Нивяна, старая нянька, уже спешила к двери – ее сон был более чуток.

– Кто там? – окликнула Нивяна, не спеша снимать засов.

– Это я, Ингер! – ответил взволнованный мужской голос. – Разбудите Ельгу! Она мне нужна! Живее!

Поистине стряслось нечто необычное, если князь сам среди ночи побежал за сестрой, а не послал кого-нибудь, опасаясь, что посланец не будет достаточно настойчив.

Ельга соскочила с лежанки и устремилась к двери. Приметила, что Ружана тоже села и подбирает косы спросонья.

– Что такое? – Ельга распахнула дверь и поежилась: снаружи пахнуло холодом весенней ночи с запахом мокрой земли.

– Прекраса… рожает, – выдохнул Ингер. – Вот так вот вдруг…

– Я сейчас приду. Ты послал баню топить?

– Да какая баня, она не может идти!

«Тогда и в самом деле – вдруг», – думала Ельга, торопливо одеваясь. Обычно первые предвестья появляются за достаточное время до родов, пока женщина еще может дойти до бани. Хотя темная весенняя ночь – не лучшее время, чтобы брести с Горы вниз к реке.

Нянька зажгла лучину, Ружана взяла на руки Люта, разбуженного суетой и шумом, стала укачивать.

– Вроде бы еще рано, – бросила ей Ельга, натягивая белый вязаный чулок. – Она ж говорила, что после сева… пара седмиц еще.

– Обсчитаться могла по неопытности, – с превосходством опытной женщины ответила Ружана. – Кому ее наставить – родная мать невесть где, а из ваших она не доверяет никому.

– Могла неверный срок назвать, – поддержала Годоча. – Сглаза боялась, чтобы, значит, вештиц [35] Вештицы – злые духи в виде птиц (либо женщин), ворующие детей из утробы матери и способные подменить дитя камнем, поленом и так далее. обмануть.

– Хитра, значит, – Ружана зевнула, не проявляя особого беспокойства.

Она знала, что Ингерова жена не любит Свена и не рада тому, что у него сын родился раньше, а потому и сама не питала к ней сочувствия.