Ксения Татьмянина - Ветер Безлюдья [СИ]

Карина присвистнула:

— Нашли?

— Ждем ключ от типографии, а там у карты спросим.

— Я пойду Илью позову. Он не простит мне, если узнает, что я его мимо такой новости покатила. И чего тянуть со знакомством, да, полиция?

— Зови, конечно, — решительно кивнул Андрей, — я давно хотел его увидеть.

Гранид хмыкнул:

— Не день, а серия мелодрамы. С другом своим не забудь познакомить, Эльса, а то шифруешь здешних от нас.

— И день еще не закончился…

Если подумать, то я успела забыть — когда жила спокойной и размеренной жизнью. Давно или еще не давно? Подхватило вихрями с начала лета, перемешало будни с серьезными событиями, а теперь мне даже время с сегодняшнего утра казалось длинным. Даже вчерашние мои волнения не успели устаканиться в сердце — и родители, и Гранид, и вечерние разговоры о расследовании. Сегодня другие бури — признание, поцелуи, пикировка с Елисеем, — и по крови током бежало волнение. Голые нервы вперемешку с приятным возбуждением, как азарт или адреналин. Я чувствовала жизнь на всех уровнях — на телесном, эмоциональном, даже ментальном. Мне казалось, что еще чуть-чуть и я смогу видеть нечто нематериальное, так было заострено все!

Илья подошел. Протянул руку сначала Граниду, взаимно представившись, потом Андрею. В лице лишь собранность и решительность, он сказал сразу:

— Семейное потом. В Колодцы я с вами. Что вы смогли выяснить?

— Название. И мы в одном шаге, чтобы узнать больше.

— Карта. Понял.

— Пока ждем, все же хочу спросить, — не выдержал Андрей, — ты здесь насовсем?

— Нет. На потом не скажу, но пока нет. Я успел получить твое последнее письмо, если за мать переживаешь, то не стоит. Я схожу. С Колодцами разберемся, и сходим вдвоем.

Виктор появился бесшумно. Как бы и подошел к нашему кругу, оставшись все равно в шаге в стороне.

— Друзья, это Виктор, он…

— Не нужно, Эльса. Идемте за мной, я открою типографию и побуду рядом. Ни во что другое ввязываться не стану, в знакомство тоже.

Он шагнул к переходу первым, мы растянулись короткой цепочкой, но почти сразу я пошла вровень с ним:

— Витя, я хочу спросить… ты слышал о людях-собаках?

Схмурив свои темные брови, задумался и даже утратил нарочную холодность в лице. Произнес с расстановкой:

— Отец бы тебе больше рассказал… Я не очень… а зачем ты спрашиваешь?

— Интересно. Кто они?

— Это сказки.

— Какие?

— М… озадачила ты меня. Нашла время.

Пустынность Двора, как первого, так и второго, бросалась в глаза. Все закрыто, все тихо. Контраст с площадью был разительный. Из-за этой тишины мне казалось, что диалог наш слышен даже на крышах.

— Говорят, что первое пространство, первый Двор создал такой человек — с самого основания Сиверска в девятнадцатом веке. Что все Мосты выстроил, что карту нарисовал, что даже пробил путь к другим городам, но мы его утратили. Я не про кого-то одного говорю, конечно — в разные времена это разные люди. Собаками их называют потому, что им точно также не нужны никакие ходы-выходы. В любом месте, любой проем — дверь, арка, хоть окно, хоть ворота в поле, — и время тоже не важно. Это сказки, конечно. В подворских вестях даже публиковалось несколько, старшее поколение любит придумывать всякое, создавая местный фольклор.

— Сказки даже для Дворов? Даже для таких феноменальных мест?

— И отец за свою жизнь их не встречал, и не слышал от деда, чтобы тот встречал. Есть даже одна такая, где мальчик на самом деле оборачивается собакой и носится через пространства, спасая друзей. Чутье у них.

Он перестал рассказывать, решив, что выдал все, но я не смогла не зацепиться за последнее:

— Какое чутье?

— Нюфа вспомни. Чутье на своих и чужих. Чутье на пространства. Не знаю… на опасность еще, наверное. Собаки и есть.

Мне было приятно увидеть, что эти расспросы заставили Виктора немного оттаять. Мы будто бы снова на наших прогулках по Дворам, где он за рассказчика, а я за слушателя, а все те люди за спиной, следующие за нами — не существуют. И все, что случилось, тоже отошло на задний план — на минуту, на короткое ощущение прошлой жизни и прошлого нашего общения.

— Представится случай, лучше спроси у отца.

— Виктор, а ты ведь и сам ищешь путь к другим, уже не один год. Есть хоть намек?

— Не трави душу неудачами, Эльса. У меня и так набралась коллекция.

— А если спросить у карты?

Он даже запнулся, едва не остановившись, но внезапно вспомнил, что мы не одни, и, наоборот, ускорил шаг.

— Следующий уже Типографский… я… я рискнул однажды. Когда только загорелся этой мечтой. Но не сработало.

— А если спрошу я?

— Хочешь сказать, что ты особенная и с тобой она откровенней? Или думаешь, что ты со сверхспособностями, и потому про людей-собак выспрашиваешь? — Виктор скептически покачал головой, и даже выдавил из себя слабую печальную улыбку: — Дитя континента… Если бы ты была такой, ты бы с детства жила во Дворах, ты бы сюда дорогу нашла, едва научившись ходить. Ты бы уже давно творила и создавала любые свои пространства, какие душа попросит.

В типографии было прохладно и тихо. Пахло все также, а звуки исчезли — лишь гулко отражались наши шаги в просторном коридоре. Наконец-то! Важность момента зацепила меня ознобом, и я уже ни о чем больше Виктора не расспрашивала. Карта была на стене. Видела я ее всего третий раз, но при новом взгляде я прощупала ее памятью, как объемный город. Возможно, лишь игра воображения — но как будто в каждом квартале дрогнуло незримое очертание Двора, сверкнули паутинкой Мосты, очертанием зеленого моря колыхнулось у окраины Безлюдье. Мое? Или Гранида?

Я моргнула, и это секундное ощущение исчезло.

— Просто сказать нужно? Не тяни, рыжая! — Не выдержал первым Илья.

А Карина коротко коснулась пальцами моего плеча, подбадривая. Виктор ушел к дальней стене, подальше, Андрей и Гранид смотрели на меня, и я была благодарна этой поддержке. Следователь кивнул остальным:

— Смотрим во все глаза, где будет этот… значок, отметина. Если она не одна, придется быть еще внимательней. Мало ли, сработает один раз, и все.

— Палаты!

Звук раскатился громко. Но стена с огромной картой не показала ничего.

— Царские палаты!.. Палата!

Крикнула я еще раз, превратив в единственное число. Тишина после оказалась звонкой, а глазам стало больно от напряжения. Горло стало сжимать, и на выдохе я выдала последнее, что смогла:

— Елиссарио! Елисей! Пала…

Голос меня подвел, сорвался, сфальшивил, и все в моем теле похолодело от ужаса. Ничего, ни единого пятнышка или пробела на рисунке… возле уха и шею защекотало от капелек пота, который выступил резко, как от приступа. Я стояла, но ноги ослабели, руки и губы затряслись, и сердце сжало самое страшное — крушение всех надежд.