Елена Ершова - Нигредо [СИ]

Настроив микроскоп, Натаниэль жестом подозвал редактора.

Генрих подходить не стал, бездумно вычерчивая в блокноте наброски, и без того зная, что увидит там Имре: колонию микроорганизмов, гнилостное пятно — средоточие нигредо. Оно будет расти, поглощая здоровые клетки, пока не приведет к распаду и смерти.

— Туберкулез? — услышал Генрих хриплый голос Фехера. На какой-то миг показалось, что отпрянувший от микроскопа редактор уже похож на мертвеца — резко осунувшийся и посеревший, с поджатыми в бескровную нить губами.

— Необязательно, — ответил Натаниэль. — Пока ваш vivum fluidum находится в латентном состоянии. Он может развиться во что-то опасное, а может и не развиться вовсе.

— А есть ли панацея?

— Есть, — с кривой улыбкой ответил Генрих. — И это я. Натан, покажи Имре образец.

Они обнаружили это совершенно случайно, когда в руках Генриха нагрелось предметное стекло. Тогда и увидели золотую россыпь вспыхнувших и тотчас погасших искр.

Их нельзя было просеять через фильтр Шамберлана, они никак не взаимодействовали с зараженным материалом, и жили, казалось, своей тайной жизнью.

— Мы назвали их холь-частицы, — сказал Натаниэль, подвигая редактору микроскоп. — Их, как и vivum fluidum, нужно изучить самым тщательным образом. Мы с Харри считаем, что при определенных условиях эти частицы каким-то способом входят во взаимодействие друг с другом. Узнать бы только, при каких.

— Жаль, что именно теперь мне придется покинуть Авьен, не так ли? — откликнулся Генрих, выныривая из задумчивости.

— Это ничего! — бодро ответил Натаниэль. — Пока я буду изучать течение болезни. Правильная постановка диагноза — первый шаг на пути к выздоровлению. Но ты сегодня рассеян, Харри. Волнуешься перед отбытием в Далму?

— Я размышляю, почему именно теперь отец решил отправить меня в Далму? — откликнулся Генрих, прочерчивая карандашом последнюю линию — получился изящный завиток, выбивающийся из-под прогулочной дамской шляпки. — Сейчас, когда мы подступили к разгадке так близко…

— Скажи, что тебе просто не хочется покидать свое новое увлечение, — шутливый тон Натаниэля несколько разрядил напряжение. — Кто она? Совсем не похожа на ее высочество.

— Тебе необязательно знать всех моих любовниц поименно, Натан, — заметил Генрих, скрывая улыбку.

— Твои любовницы быстро становятся предметом светских сплетен.

— На этот раз я рассчитываю хранить ее личность втайне.

— Рисуя при каждом удобном случае?

Рассмеявшись, Генрих захлопнул блокнот.

— Как говорит Имре, это не для прессы, друг мой. Займись лучше делом.

— Как будет угодно вашему высочеству, — театрально поклонился Натаниэль. — Но пока рано говорить о каких-то успехах. Вы слышите, мистер Фехер?

— Я услышал и понял, господа, — ответил редактор, все еще нездорово бледный, но постепенно приходящий в себя. — И буду первым в очереди на обследование в вашей больнице, доктор Уэнрайт.

Все рассмеялись, но смех вышел невеселым.

Замешкавшись при выходе из кабинета и пропустив вперед редактора, Натаниэль схватил Генриха за рукав.

— Ты думаешь, Харри, — громким шепотом по-ютландски произнес он, — его императорское величество не просто так отсылает тебя из Авьена?

Генрих не подал виду, что при этих словах по спине рассыпались колючие мурашки, и не сказал, что думал об этом весь последующий день, и радость от долгожданного назначения весьма быстро омрачилась подозрением и тревогой.

— Я все же верю, — с усилием ответил, наконец, тоже перейдя на ютландский, — что это совпадение. Отец не в курсе нашей работы, он просто доверился мне.

— Хорошо, — вздохнул Натаниэль, но все же складка между его бровями не спешила разглаживаться. — Возвращайся скорее. И береги себя. В последнее время ты выглядишь уставшим.

— Я много работаю, Натан. И мало сплю.

— И по-прежнему принимаешь морфий?

— Гораздо реже, — соврал Генрих, выдерживая внимательный взгляд друга и утешая себя тем, что стыдиться тут нечего, ведь он просто выполняет предписания лейб-медика. — Я соблюдаю назначения, иначе эти головные боли меня доконают. Да и спонтанных самовозгораний происходит при этом куда меньше.

— Хорошо, — повторил Натаниэль, все еще не отпуская его рукав, подцепив сильными пальцами, точно крючком, и заставляя Генриха плавиться от внезапно нахлынувшего смятения. — По моим последним наблюдениям, к нему очень быстро привыкают, и пациентам требуется все большее увеличение порций. А воздержание сопровождается мучительными ощущениями. Я беспокоюсь за тебя, Харри.

Генрих нашел в себе силы выдавить слабую улыбку и аккуратно освободился из захвата.

— Спасибо, Натан, — устало ответил он. — Я буду осторожен. А ты порадуй меня к возвращению новым открытием, а лучше — победой над vivum fluidum.

— Так и будет, Харри, — ответно улыбнулся Натаниэль, и мышцы на его лице, наконец, расслабились. — Мы обязательно победим.

Особняк барона фон Штейгер, затем госпиталь Девы Марии.

Когда Фрида открыла дверь, на пороге уже никого не было — голый фонарный свет рисовал на мостовой круги, на улице никого, в воздухе — ни ветерка, ни звука.

И все-таки, Марго казалось, что за ней наблюдают.

И когда она поднимала оставленную перед дверью папку в кожаном переплете, туго стянутую бечевой. И когда устраивалась в кабинете, отставив масляную лампу на безопасное расстояние и примостившись у приоткрытого окна. И когда перебирала выпавшие из папки бумаги — пожелтевшие и хрусткие, ломкие по краям.

«Мания преследования передается через поцелуй?» — трескуче смеялся барон, тоже подсматривая из тени.

Порой Марго хотелось если не вынести портрет на свалку, то хотя бы завесить тряпицей. Но не сейчас. Не когда перед ней лежали финансовые отчеты, подписанные его рукой с оттиснутой печатью дома фон Штейгеров. Не когда перед глазами расплывались чернильные строчки: «… в здравом уме и твердой памяти обязуюсь передать движимое имущество в поддержку церкви в целях возмещения причиненного ущерба на счет…»

Далее следовала комбинация цифр, которые Марго, конечно же, обязательно проверит в банке. Только уже сейчас она была уверена, что этот банк находится не в Авьене, а, возможно, даже в другой стране. Да и открыт на совершенно постороннее и ни о чем не говорящее имя.

Перевод на двадцать тысяч гульденов.

На шестьдесят.

На сотню!

Кружилась голова. Цифры прыгали, точно насмехались над Марго, и выстраивающиеся хвосты нулей ускользали из пальцев и оставляли пустоту — лишь пустоту! — которую она напрасно пыталась заполнить.

Незначительная сумма в завещании — как насмешка. Умирая, барон оставил жене только подачку и старый, а потому никому не нужный, особняк.