Елена Ершова - Нигредо [СИ]

— Я постараюсь не обжечь, но все-таки обещайте сказать, если будет больно.

— А вам? — спросила Марго, в свою очередь сжимая его руку, и чувствуя только шершавую кожу перчаток — теплую, но все-таки неживую.

— Мне?

— Вам не будет больно? Я видела, как бинтовали ваши руки. Огонь ранит вас?

Его щека дернулась, точно сквозь мускулы пропустили короткий электрический разряд.

— Иногда, — ответил кронпринц. — Зависит от интенсивности и площади возгорания. Вы одна из немногих, кто спросил… И мне приятна ваша забота, — вторая рука легла на ее талию, отчего Марго снова вздрогнула, и снова не отстранилась, а в свою очередь сжала его плечо. — Ну что ж, начнем с вальса, короля балов? Основной шаг — приставной. Повторяйте за мной и считайте. И, раз…!

Первые шаги — неуклюжие, сбивчивые. С непривычки перехватывало горло, и кронпринц размеренно отсчитывал над ухом:

— …два, три! Вы пытаетесь вести, Маргарита, а это недопустимо. Расслабьтесь! Легче шаг!

Она покорилась, позволив подхватить себя — ветром? волной ли? — и повлечь по улице. Сначала медленно, потом все ускоряя темп, словно она была опавшей листвой, покорной чужой воле, но не противилась этому и ощущала поднимающийся в груди восторг. Фонари пылали, словно оранжевые звезды, слегка кружилась голова. Чтобы не упасть, Марго крепче прижималась к кронпринцу, и в этом было что-то упоительное, опасное и оттого желанное.

— У вас неплохо получается, — улыбался он, а Марго так близко видела его глаза — ласковые и немного насмешливые, — что могла бы разглядеть собственное отражение в них. — Вас учил барон?

— Меня учил отец, — отвечала она, стараясь удержать темп. — Давно, в детстве.

— Мне как-то говорили, что некоторым вещам, научившись однажды, невозможно разучиться. Немного тренировки — и вы будете блистать на балах!

— Под взглядом сотен оценивающих глаз? Вот уж нет! И не надейтесь!

— Тогда я буду приглашать вас каждую ночь танцевать со мной на улицах Авьена. Ради этого приглашу оркестр из того милого кабачка, в котором я периодически бываю. С ними мы разучим еще немало танцевальных па!

Марго весело рассмеялась, и тут же, сбившись с шага, запнувшись о брусчатку. Кронпринц подхватил ее, не позволяя упасть, привлек к себе. Сердце заколотилось невозможно больно. Задержав дыхание, она смотрела на него — знакомый лик, размноженный на портретах, но столь непохожий на них, — и видела не Спасителя, а мужчину — Генриха… Как бы хотелось назвать его так, сокровенно и почти интимно! — усталого, слегка нетрезвого, но все-таки настоящего и земного.

— Вы помните… нашу последнюю встречу? — медленно заговорил он, точно и ему не хватало дыхания, точно слова застревали в горле. — После нее я постоянно думаю о вас… о том, что вы сказали тогда… и что сделал я… вы помните?

— Да, — ответила Марго, чувствуя, насколько густой и вязкий этот ночной авьенский воздух, насколько яркое гало у фонаря, пылающее над головой Генриха, будто фальшивый нимб. — Вы поцеловали меня тогда.

— А вы оттолкнули.

— Тогда я еще никак не могла разглядеть…

— А теперь? — тревожно спросил он. — Что вы видите теперь, Маргит?

Марго поняла, что от ее ответа сейчас зависит что-то очень важное, живое, родившееся из скорлупы сомнений и предрассудков.

Что хотела ответить она?

Что видела, ощущая обжигающее дыхание на своей щеке?

Что видит новорожденный мотылек своими крохотными фасеточными глазами?

Солнце. Всегда лишь его.

Вместо ответа, Марго привстала на цыпочки и коснулась губами его ждущего рта… — и вспыхнула изнутри, как спичка!

…и почувствовала горячность губ, пряный привкус «Порто».

А все прочее потеряло смысл.

Генрих целовал в ответ жгуче и жадно, насыщаясь ей, как вином, и делясь в ответ собственным пламенем. Марго хотела, чтобы он прижал ее крепче, до мучительно сладкой боли, до дрожи в коленях, и сама льнула к нему, падая в нахлынувшее безрассудство как в пропасть. Растворялась в ощущениях. Теряя себя…

И почти что вскрикнула, когда воздух взрезала резкая трель полицейского свистка.

— Дьявол! — выругался Генрих, вскидывая лицо.

Голова еще кружилась, в глазах мельтешили огни, но Марго смогла различить быстро идущую фигуру в конце улицы.

— Патрульный! — в досаде воскликнула она, стискивая ладонь Генриха и даже не замечая, насколько она горяча. — Бежим!

Они бросились по улице, ныряя в тень арок и проходных двориков. Вослед что-то кричали, свистели до рези в ушах.

Подобрав юбки, Марго неслась вперед, ничуть не отставая от Генриха, по-прежнему цепляясь за него и ощущая в груди все разрастающийся восторг — как в детстве, когда воспитатель застукал ее за поцелуем с мальчиком из соседнего интерната. И так же было страшно и весело, и так же томительно сладко…

— Сюда! — Генрих потянул ее вбок, и сам нырнул в освещенный проулок.

Марго последовала за ним.

Вот знакомая вывеска винного погребка «Хойриген». Вот вынырнувший из-за крыш шпиль собора Святого Петера, а там щетинится черная поросль национального парка.

Засвистели снова, и Марго не сразу сообразила, что это свистнул Генрих, подзывая экипаж.

— Залезайте же! Скорей!

Подсадил ее и впрыгнул сам в тесную полутьму кареты.

— Боже мой! Я не бегал так… со времен ученичества! — отдуваясь, заметил он, падая рядом с Марго и все еще сжимая ее ладонь.

— А я — с той поры, как мы прятались от ваших шпиков.

— Как мог забыть? — воскликнул Генрих. — Я и теперь вообразил, будто за мной следят!

— А это просто патрульный гонял нас, как парочку влюбленных студентов! — подхватила Марго, и оба расхохотались.

Потом Генрих снова поцеловал ее — раскрасневшуюся, взмокшую, возбужденную бегством и…

Близостью.

Да, теперь Марго понимала совершенно ясно.

Это было заложено в ее инстинктах, на подсознательном, глубинном уровне, и она не могла и не хотела противиться своей природе.

Поэтому отозвалась, подалась навстречу, сама обвивая его шею, сходя с ума от истомы, когда его ладони — еще несмело, боясь навредить, — ласкали поверх платья, и даже сквозь ткань, казалось, оставляли на коже ожоги.

— Едемте… ко мне, — шептала Марго, подставляя под жадные поцелуи и щеки, и шею, и плечи, сама лаская его, расстегивая пиджак и заводя ладони под ткань — прикосновение к распаленной коже отдавалось болезненным сердцебиением.

— Нет, нет! За вашим домом… следят, — хрипло говорил Генрих. — Это все равно как… встречаться на Перетсплатце… слишком заметно… едемте в Бург!

— Во дворец…?

Окончание слова потонуло в треске корсетной шнуровки, и Марго отозвалась тихим стоном.

— Ротбург… может быть самым укромным местом, — сквозь пульсацию и жар доносились обрывистые слова, поцелуи жалили оголившуюся грудь. — Там много… тайных ходов… и немало потайных дверей. Томаш проведет… надежной дорогой.